Джек Фэруэдер - Добровольный узник. История человека, отправившегося в Аушвиц

Радость от этого известия омрачилась тем, что у Михала усилился кашель, начались судороги, он харкал кровью. Перед другими капо Михал по-прежнему демонстративно кричал и ругался и еще несколько дней упорно выходил на работу. К вечеру у него не оставалось сил, и через неделю он едва держался на ногах. Бо́льшую часть времени он лежал в доме на полу, кашлял и трясся [228].

После переклички Витольд отвел Михала к Дерингу, который диагностировал пневмонию. Михала тут же поместили в госпиталь. Деринг очень старался быть полезным в палатах, и Бок поручил ему осмотр заключенных. Деринг был вынужден каждый день решать, кто будет жить, а кто умрет, — адски тяжелый выбор, зато эта работа позволяла действительно помогать заключенным. В обычных обстоятельствах Михал прошел бы курс лечения антибиотиками и, скорее всего, выздоровел бы через несколько недель. Но у Деринга не было никаких лекарств. Несколько дней спустя Михал умер. В своих воспоминаниях Витольд не пишет о смерти Михала подробно, но у него есть такая фраза: «Мы наблюдали, как медленно умирает наш товарищ, и умирали как бы вместе с ним… а когда ты так умираешь, скажем, хотя бы девяносто раз, ты неизбежно становишься другим человеком» [229].

Труп Михала положили на плацу для подсчета. Перед тем как бросить тело в тележку, эсэсовцы протыкали штыком грудь каждого умершего, проверяя, действительно ли тот мертв. Каждый день к вечеру скапливалось слишком много трупов, чтобы везти их в крематорий в гробах [230].

Витольд и его отряд остались без защиты Михала и были направлены на склады — разгружать поезда под бдительным надзором капо. Один из первых завербованных подпольщиков, Кон, уже рассказывал Витольду об одноруком Зигруте. Но было еще два не менее опасных капо, два Августа, прозванные Черный и Белый, чтобы легче было их различать. Им помогала ватага подростков, в основном это были поляки из приграничного района, которые отыскали в себе немецкую кровь и получали удовольствие, издеваясь над заключенными, когда те разгружали поезда. Некоторое время спустя одного из подростков нашли повешенным в бараке, но даже после этого издевательства не прекратились [231].

Шталлера перевели в отряд, который копал рвы неподалеку. Заключенных в лагере становилось все больше, и бараки, за которыми он надзирал, были переоборудованы в дополнительные складские помещения, а Витольда и других узников перераспределили по другим блокам. Шталлер остался без должности управляющего и был вынужден работать на улице. Витольд увидел иронию судьбы в том, что человек, выгнавший его из блока, теперь получал тумаки и мерз под дождем вместе со всеми. Он уже не так рьяно избивал заключенных и в основном сидел в собственноручно построенной хибаре с дровяной печкой [232].

Витольд старался избегать Шталлера, но Кон работал в его отряде и вынужден был постоянно сталкиваться с ним. Однажды Шталлер попросил себе столяров — сколотить стол для мастерской. Кон, пытаясь попасть на работу в помещение, взялся за дело, несмотря на отсутствие навыков. Из нескольких досок он собрал крышку стола, но из нее везде торчали гвозди.

— Что это? — заорал Шталлер, глядя на работу Кона. — Кровать для какого-нибудь индийского факира? Я буду катать тебя по этим гвоздям до тех пор, пока в тебе не будет достаточно дырок, чтобы вытекло все твое вонючее дерьмо! [233]

— Просто гвозди слишком длинные, — поспешно ответил Кон. — Вот почему они торчат. Мы использовали их временно, пока вы не достанете нам покороче.

Шталлер не знал, стоит ли верить плотнику, но согласился принести гвозди покороче. Кон нахлобучил крышку стола на четыре ножки, прибил ее, прислонил хлипкую конструкцию к стене и убежал — как раз вовремя. Позже он видел, как Шталлер бродит по полям и разыскивает его, размахивая ножкой стола.

Рассказ Кона о том, как он обманул Шталлера, немного развеселил Витольда. Ежедневно приходили поезда и привозили арматуру, кирпичи, трубы, плитку и пятидесятикилограммовые мешки цемента. Все нужно было выгружать незамедлительно. Какое-то время Витольду удавалось беречь силы, но теперь они были на исходе [234].

К этому времени он был физически истощен. Даже во время отдыха его тело ныло от боли. Кожа была прозрачной и чувствительной к любому прикосновению. От недостатка кровоснабжения посинели пальцы, уши и нос. Ноги отекли, потому что количество воды в организме сокращалось медленнее, чем количество жира и мышечной ткани. Было почти невозможно надевать по утрам брюки и сабо. При нажатии на ногу палец уходил настолько глубоко в ткань конечности, словно она была сделана из теста [235].

Мысли Витольда путались, иногда он почти терял сознание, возвращаясь в лагерь по вечерам, но каким-то чудом не падал. Затем его мозг вновь начал осознавать происходящее. Витольд понял, как близко подошел к провалу, и приказал себе: «Ты ни за что не должен сдаваться!» Он увидел крематорий с дымившейся на фоне неба трубой и понял истинный смысл девиза, висевшего над воротами лагеря: Труд освобождает — он «освобождает душу от тела… отправляя это тело… в крематорий» [236].

А потом мысли снова исчезли. Он понимал, что вернулся в барак, только потому, что просыпался в своей койке на следующее утро, и все опять повторялось. Казалось, что часы тянутся неделями, недели же пролетали как минуты. Голод и холод были его единственными постоянными спутниками. Еще не кончился ноябрь, а на плацу уже намело сугробы, и брови покрывались инеем [237].

По ночам, чтобы согреться, он прижимался к соседям по матрасу. Некоторым заключенным выдали кепки и куртки, привезенные из другого концлагеря. Новая одежда принесла новую пытку — вшей, которые быстро распространились по лагерю. У заключенных появился вечерний ритуал — сбор насекомых с нижнего белья и одеял. Однако сколько бы Витольд и другие ни убивали вшей, маленькие мерзкие насекомые по-прежнему ползали по людям, когда они ложились спать, и уснуть было невозможно [238].

Заключенные идут на работу.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

В такие моменты голодный, замерзший и сжираемый вшами Витольд обнаружил, что душа его способна отделиться от страдающего тела. Она словно поднималась над телом и с жалостью смотрела на него, как смотрят на нищего на улице. «Пока тело испытывало мучения, душа порой чувствовала себя великолепно», — вспоминал он [239].

Состояние Витольда все больше тревожило Деринга. В конце ноября они договорились встретиться в госпитале, но Деринг едва смог найти Витольда в толпе тощих, грязных доходяг, напиравших на дверь госпиталя и стремившихся попасть внутрь. Признав то, что почти четверть заключенных в лагере больны или травмированы, эсэсовцы переделали под больничные блоки еще три барака, но места все равно не хватало [240].