Джек Фэруэдер - Добровольный узник. История человека, отправившегося в Аушвиц

Эсэсовцам было приказано бороться с укрывательством, однако охранники тоже хотели поучаствовать в дележе добычи. Возникла своего рода торговля — неравноценная и опасная, но позволявшая заключенным получить определенные преимущества. Один из узников Биркенау писал: «Мы постоянно пытались подмаслить эсэсовцев и давали им часы, кольца и деньги. Если они соглашались брать взятки, то становились уже не такими свирепыми». Хёсс не отличался от других и также был не прочь поживиться награбленным. Он регулярно наведывался в сыромятню, якобы для того, чтобы ему до блеска начистили ботинки. Находясь на чердаке мастерской, Витольд не раз видел, как комендант роется в вещах. «[Хёсс] брал золото, ювелирные украшения, ценные вещи», — вспоминал Витольд. Вот почему Хёсс «закрывал глаза на нарушения подчиненных» [572].

Лагерь обезумел. «Едва кто-нибудь получал доступ к вещам еще не остывших покойников и испытывал от этого удовольствие, блаженство обладания начинало действовать на него словно гашиш», — вспоминал один из заключенных. Для «Канады» были созданы специальные склады, где работали самые красивые женщины-заключенные. Капо и даже некоторые эсэсовцы осыпали их подарками, а взамен требовали сексуальных услуг. Укромные места на складах превратились в настоящие бордели с шелковыми простынями и пуховыми одеялами [573].

Витольд наотрез отказывался даже прикасаться к чужому имуществу. Он понимал, что владельцы мертвы, но не мог преодолеть отвращения к «запятнанным кровью» вещам. Другое дело — пища, найденная среди вещей. Шоколад, голландские сыры, инжир, лимоны, пакетики с сахаром и маленькие ванночки сливочного масла помогали восполнить недостаток калорий и спастись от смерти. «В это время мы ели сладкие супы, где плавали кусочки печенья и пирожных, — писал Витольд. — Иногда они пахли духами, если по неосторожности туда попадали мыльные хлопья» [574].

После провала восстания подпольщики испытывали глубочайшее разочарование, но Витольд всячески пытался поддержать моральный дух людей. Варшава по-прежнему молчала, а значит, в ближайшее время нового выступления не предвиделось. И все же Витольд не отказался от идеи восстания. Место Равича занял полковник ВВС Юлиуш Гилевич, который продолжил работу с подпольщиками. Сложнее всего было снова поверить в то, что они способны хоть как-то контролировать ситуацию [575].

Витольд и Стащек не прекращали сбор данных о смертности в лагере. Они ничего не слышали от Войчеха о Наполеоне и ждали ответа Варшавы. Однажды августовским утром на перекличке зачитали номер Стащека. Витольд наверняка испугался худшего, но оказалось, что Стащеку просто прислали посылку с едой: незадолго до этого Хёсс разрешил находившимся в главном лагере политзаключенным получать передачи от родственников. Вечером Стащек с радостью делился сардинами с друзьями, а те расспрашивали его, каково это, когда оглашают твой номер [576].

«Я хотел выйти с высоко поднятой головой, — сказал Стащек, — потому что знал, что вы все будете смотреть на меня!» [577]

На следующий день во время обеда Стащека вызвал начальник лагерного гестапо Грабнер. Казалось, посылка напомнила Грабнеру о присутствии Стащека в лагере. Через полчаса его расстреляли [578].

Витольд не упоминает о смерти Стащека, хотя потеря одного из ближайших соратников, безусловно, стала ударом и для него лично, и для всего подполья. Теперь ему придется взять на себя работу Стащека, пока не будет найдена замена.

Однако Витольд нанес ответный удар: после продолжительных поисков его радиоэксперт Збигнев наконец достал детали, которых не хватало для завершения сборки коротковолнового передатчика. Посылая сигналы, они серьезно рисковали — их могли запеленговать специальные немецкие фургоны, патрулировавшие район, поэтому сообщения были предельно краткими. Никаких записей об этих сообщениях не сохранилось, но, скорее всего, подпольщики передали последние данные, собранные Стащеком. Помимо 35 000 евреев, которых тем летом отравили газом в Биркенау, около 4000 заключенных умерли от тифа и еще 2000 были казнены или убиты инъекцией фенола. Витольд не знал, получает ли кто-нибудь их радиограммы, но узники Аушвица выходили в эфир, их могли услышать те, кому небезразлична судьба заключенных лагеря смерти, и это вселяло надежду [579].

Подпольщики старались облегчить страдания пациентов госпиталя и тайно доставляли в лагерь все больше лекарств. Эдвард Бернацкий, работавший в бригаде садовников, подсчитал, что в течение лета 1942 года он собрал почти девять литров глюкозы, антибиотиков и обезболивающих, а также вакцину против тифа для семидесяти заключенных. Деринг настоял, чтобы Витольд тоже получил прививку: он был слишком ценен для организации, а риск заражения возрастал. В блоке Витольда половина заключенных слегли с лихорадкой, в том числе его сосед по койке. Заболевшие тифом были и среди подпольщиков, например боксер Тедди и садовник Эдвард [580].

Эдвард Бернацкий. Ок. 1941 года.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

Деринг пытался защитить и пациентов госпиталя: он подправлял записи в медицинских картах, чтобы казалось, что больные поступили недавно — длительное пребывание в госпитале означало гарантированный укол фенола. Даже тех, кого отобрали для казни, иногда удавалось спасти в последнюю минуту, если вместо их карты подложить карту человека, который умер в этот же день. Деринг делал все, чтобы наладить дружеские отношения с одним из новых врачей, гауптштурмфюрером СС Фридрихом Энтрессом. Он помогал немцу оттачивать мастерство хирурга в обмен на освобождение пациентов от казни фенолом. Тем летом Деринг частенько прибегал к этой уловке [581].

Подпольщики видели, как Деринг любезничает с доктором-эсэсовцем, и многие выражали обеспокоенность по поводу его преданности их общему делу. Все более резкая и высокомерная манера общения Деринга отталкивала даже тех, кто знал о его деятельности в интересах подполья. Однако последней каплей стал инцидент с контрабандными лекарствами. Деринг воспользовался тайником подпольщиков и подкупил капо строительного отряда, чтобы покрасить операционную и выложить ее плиткой. Как-то утром Генек Обойский, работник морга, зашел в комнату строительной бригады и заметил, что немец-капо добавляет себе в чай глюкозу. Генек сразу же вызвал Деринга на разговор [582].

Фридрих Энтресс. Ок. 1946 года.