Валентин Рушкис - Высокий счет

— Вот соберу сто человек коллектива, спрошу: ну, ребята, давайте миром решать — кто прав?

— Вот, вот, только этого и не хватало! — обрывает отца Саша. — Ну, доброй вам ночи, приятной беседы, мы спать пойдем.

На несколько минут остаюсь с Клементьевым вдвоем, и он доверительно шепчет:

— Крепко меня обидели! Да если только написать заявление… Но ведь знали: никуда я не пойду, в жизни ни разу ни на что и ни на кого не жаловался!

— Утрясется, Василий Михайлович. Вы и на ремонте себя покажете.

— И покажу! Но вот что тошно: значит, не так уж я и нужен был, раз в момент разжаловали? Прораб-то из меня получился так себе, что из творога пуля, с таким расстаться никто за горе не посчитал. Вот к первому случаю и придрались. Избавились.

И еще тише, еще доверительней:

— Да и случай, если правду сказать, не первый, разбаловался на легкой работе. Хоть себя и соблюдал, но… всякое бывало.

Мария Павловна возвращается с бельем, постилает мне в гостиной на диване, уговаривает мужа:

— Ты не нервничай, вон и дочки говорят — мы, мол, не такие нервные.

— Кто сызмальства сыт, тот легко скажет: «Я не нервный». В Сускане жили — чугунок картошки варят, а я думаю: мне бы хлеба кусочек, силы было бы сколько, радости! А у дочек моих жизнь беззаботная. Не нами даже поставлена, еще отцами нашими…

Мысли его пошли по привычному кругу, он начал повторяться:

— Я с малых лет в работу пошел. Учитель мой, машинист экскаватора Петр Алексеевич, как-то раз скомандовал: «Эй, люкшня, разожги паяльную лампу!».

— Люкшня? — переспросил я.

— Ну да, люкшня — левша то есть, у меня левая рука посильнее. Я разжигал-разжигал, а она еле горит. Ее прочистить бы, а я не смекнул. В сердцах бросил лампу об пол, тут горелку-то пробило, как зашипит! Обрадовался я, подхватил лампу, подаю: «На, дядя Петя!» А он все видел. Ну, говорит, удачлив ты, парень, да и хитер… Недавно видел его. Еду на своем «Москвиче», а старик на мотопеде потрескивает. Поехал я сзади тихонько, в его темпе — догоню да отстану. «Фу ты, — говорит, — никак понять не могу, кто пенсионера задавить хотит»…

…Было уже далеко заполночь, дом спал. Записывать на круглом столе неудобно, локоть то и дело терял точку опоры. Мешало и то, что многое Клементьев рассказывал мне по второму разу.

Тускло и черно поблескивая полировкой, пианино вдруг дрогнуло, отделилось от стены и поползло на меня. Я протер глаза. Пианино отскочило на место, но я решительно предложил:

— Василий Михайлович, идемте спать, а то проспим завтра, опоздаете.

— Что вы! Как штык вскочу. Бывало, совсем чуток поспишь, час какой-нибудь, а на работе — минута в минуту. И завтра в пять встану, в шесть уже на автобус. Ни разу в жизни не опаздывал!

— Очень я устал.

— Ну, ложитесь. Спокойной ночи.

Постель пахла свежестью и чистотой, а может быть, просто стиральным порошком. Не знаю. Я провалился в сон, по-домашнему легкий.

Утром мы проспали, на служебный автобус Клементьев опоздал, и мы опрометью мчались ловить попутную машину.

Начальник Управления механизации, так круто распорядившийся клементьевской судьбой, встретил меня приветливо. Лишь голос его, приспособленный перекрывать шум моторов в степи, в служебном кабинете звучал грубовато и излишне громко:

— Вы что же, думаете, что я вот так, с кондачка? Нет, мы коллегиально, вместе с партсекретарем механизаторов решали. К слову сказать, у него точка зрения была даже более жесткая.

— Вины-то за Клементьевым нет никакой! Он на студию командирован был.

— Вам издали разглядеть трудно, а мы тут всех знаем. Результаты налицо: Клементьев сейчас неплохо работает, и старший прораб у нас — дипломированный инженер.

— Так же нельзя. Можно было собрать коммунистов, потолковать о Клементьеве, и с ним самим. Вместе подумать, стоит ли ему оставаться на инженерной должности… А вы просто придрались!

— Да, в этом промахнулись. А оно вон как обернулось… Но ведь не первый же раз, прощали и раньше кое-что: Герой! С него бы спрашивать жестче, а мы…

Леонид впустил в свой домик Негри, поделил с нею манную кашу и оставил спать у порога. Все-таки славная псина, наверно, даже породистая. Леня удосужился заглянуть в энциклопедию и среди прочих собак нашел похожую: доберман-пинчер. Правда, у той, на картинке, уши стояли торчком, а от хвоста оставался короткий обрубок, но в тексте говорилось, что и хвост, и уши полагается подрезать каждому такому щенку. Подумаешь, вывели породу! Леня даже гордился, что у их приблудыша все естественно и натурально: зачем калечить животных?.. И Тоня с ним соглашалась.

В этот день они с Тоней расстались с утра, она и сейчас еще на Южной базе — вечерняя смена. А дни без Тони редко бывали удачными. Вот и сегодня все складывалось плохо: предложенный Леонидом способ доставки бетона по каркасам арматуры начальство отклонило, как «не соответствующий требованиям техники безопасности»; среди сосен свистел холодный ветер, и Негри, растревоженная этим посвистом, зябко вздрагивала и тихонько скулила во сне.

Брр, до чего холодно… Может быть, зря он, Леня, заупрямился? Может быть, нужно было все же сходить к депутату Досаеву? А по какому праву? «Я случайно познакомился с одним писателем, помогите получить комнату по блату?» Нет!..

И Леонид горько позавидовал Досаеву.

Он не знал тяжести его забот, не знал о перебитой ступне, которая мешает работать, о его почках, печенках, о пояснице, обо всем, что скрипит и ноет в такую вот погоду. И видел-то его Леня только на демонстрациях, со знаменем, во главе колонны КГС. Ну, читал о нем еще в многотиражке, слышал восторженные отзывы…

Но и знал бы, догадывался бы о всех тревогах и хворобах Досаева — все равно завидовал бы прочности, надежности и целеустремленности этого человека, подлинно великого своим трудом.

В луче света, падавшего из оконца сторожки, закрутился, завьюжился мелкий снег. В сторожке было холодно, на улице и вообще мороз, а Тоня ушла на смену без рукавичек — вон лежат на столе.

Это было сигналом к действию: нужно снести рукавички, вместе с Тоней вернуться домой.

Снег клубился меж сосен, казалось, сами деревья пошли хороводом. Холодные, тяжелые волны, ломая ледяные закрайки, с таким хрустом наваливались на близкий пляж, что Леня поежился.

Он выбрался на шоссе и неожиданно увидел медленно удаляющуюся одинокую женскую фигурку. Леонид бросился вдогонку.

— Марика?! Что ты здесь делаешь?

— Гуляю.

— Здесь? Сейчас? Почему ты не зашла?

— Я передумала. Ты к Тоне на базу? Поедем вместе?

Она тянулась к Леониду просто в поисках дружбы, сопереживаний. В одном из писем толстой пачки, переданной мне Марикой, я прочел:

«Начала заниматься гидравликой, но времени мало, а мысли разбегаются. Испортила контрольную работу, посылаю одну ее страничку: «Гидравлика — прикладная механика жидкости, наука о законах движения и равновесия (относительного покоя) жидкости»…