Валентин Рушкис - Высокий счет

Посреди сквера на площади перед Управлением «Куйбышевгидростроя» монтажники сваривали из стальных фермочек нечто круглое столь внушительных размеров, что выглянув из окна парткома, Суворов спросил у меня:

— Как вы думаете, не попадет нам за это сооружение?

— А что это за каркас?

— Вроде Доски почета… Для портретов передовиков. Что-то уж больно грандиозно получается, впору себе на себя жаловаться: гляди, народный контроль, до чего партком додумался!

— Пожалуй, немного переборщили, — согласился я. — Но ведь дело-то нужное, да и организация у вас гигантская, двадцать лет существующая! Наверно, можно позволить себе и такое.

А когда через неделю я снова пришел на эту площадь, мне в глаза бросилась серая с красным башенка, увенчанная высокой призмой с призывом «Слава труду!» Надпись, идущая по кругу, по карнизу гласила: «Передовики и новаторы «Куйбышевгидростроя». И знакомые лица смотрели на меня с огромных фотографий.

Обходя башенку по кругу, я постоял возле портрета Петра Досаева, радуясь, что и тут встретился с ним. А еще больше, признаться, обрадовался фотографии, которой могло здесь и не оказаться: высокий лоб, гладко зачесанные редеющие волосы, взгляд внимательный, напряженный, несмотря на широкую улыбку, Золотая Звезда на лацкане пиджака. Подпись: «Клементьев Василий Михайлович, бригадир слесарей Управления механизации, Герой Социалистического Труда».

Тут же из диспетчерской КГС звоню Клементьеву:

— Поздравляю, Василий Михайлович!

И осекся: есть ли с чем поздравить, поймет ли меня он, столь славный былыми своими трудовыми делами? Может быть, Клементьеву и дела нет, висит его портрет на Доске почета или отсутствует?

Но Василий Михайлович отвечает радостно:

— Спасибо, видал. Вспомнили все-таки, уважили! А на днях у нас в Управлении механизации партсобрание было, так меня и в президиум выбрали! Жаркое было собрание, но ничего, во всех своих делах разобрались… А у вас какие успехи?

— Дописываю книгу. Теперь хотел бы показать вам все, что в ней о вашей семье написано, может, что-нибудь неверно?

— Ладно, хоть сегодня. Соберемся, обсудим…

И снова я сижу в комнате за круглым столом. Мы с Василием Михайловичем дожидаемся остальных:

— Ошибка вышла. Думал, все дома, а у них дела. Сынов-то не будет, пообженились, пооткололись, только в гости иной раз забегают, внуков показать. А женский пол соберется, эти придут. Вон, Саша уже и появилась! Саш, ты откуда такая нарядная?

— Прямо с работы, отец. Пришлось задержаться.

— Задержаться — это нормально. Я про туфельки да костюмчик. Ты знаешь, как на работу ездят? В фуфайке и кирзовых сапогах.

— Не та жизнь, отец. Все придут в лаковых туфельках, а я что, в лаптях?

— Не зазорно. Я в лаптях и ходил, и хожу.

— Неправда. Ты сейчас в тапочках, — смеется Саша.

— Да, и верно… Смотри, как люди жить стали! И грамотные все… Мой отец, дед твой, — уважаемый был человек, своему делу мастер, любой его знал: «О, Михайло!..» А он и шестерни рассчитать не мог.

— А ты, отец, можешь?

— Ну, как же! Конечно! Модуль там и всякое такое. А ты — неужели не можешь?

— Нет, — призналась Саша. — Не могу. Я, наверно, в деда!

— Слушай, это все шутки, Саша, а давай-ка посмотри эскизик!

Он показывает схему, рассказывает, и дочка радостно слушает. Умный у нее папка, Саша любит его выдумки!

Если деталь сносилась или треснула, по всем инструкциям полагается ее заменить или отремонтировать. Всегда получается одно и то же: как ни точи, с центрированием бьешься дольше, чем с остальным ремонтом. Вот если бы точить на месте, не вынимая…

Но как ее выточишь на месте, если обороты сумасшедшие? Тут и деталь запорешь, и резец, и никакая техника безопасности не допустит такой работы. А если пустить потише?..

— Я что сделал? — подмигивает Клементьев: дескать, знай наших! — Там же у нас высокое напряжение. А я подключил прямо к сети, на низком. Погудел-погудел мотор, да и пошел тихонечко, в самый раз для обработки. Ну, тогда я король! Остановил, сделал все что нужно, не снимая, укрепил резец и запустил на низком. Обточил — и все в порядке, никакой центровки не требуется! Саша, ведь так можно во многих случаях делать. Если машина заболела, но двигаться в состоянии еще, она же себя и вылечить должна.

Вот, значит, как можно влюбиться в машину, поверить в нее — как в живое существо!

Саша улыбается:

— Все-таки ты у меня молодец!

— А как же! Конечно, — смеется Клементьев. — Стройный, высокий и белокурый.

— Белокурый не очень.

— А это я из статьи. Была одна такая: идет, дескать, Клементьев, высокого роста, белокурый, а дочка Зоя просит нарисовать ей домик и елку. Сроду такого не случалось! А еще в той статье было опубликовано, что, дескать, жена Клементьева, Мария Павловна, гладит мужа по голове. И опять неправда, потому что Маша меня ни разу в жизни не погладила. Хорошая корреспонденция, по всем правилам загнуто! Ездят, понимаете, писаки, поскользят, да и напишут…

Мне становится не по себе. Неловко чувствует себя и Саша. Но ей что, ей слушать, а мне-то читать! Да не о белокуром Герое, а о нелегкой его судьбе последних лет… Вот уже и Зоя подсела к столу, и Мария Павловна устроилась поудобнее, чуть в сторонке.

Трудный надвигается вечер, сегодня трудный вечер у меня.

— Ну, все в сборе, больше ждать некого. Начнем?

Я читаю вслух. Нет-нет да и качнет головой Мария Павловна, по-детски надула губы Зоя, порывается что-то сказать Саша, но удерживается. А сам Василий Михайлович то хмурится, низко склоняя голову, то от души смеется, то останавливает меня:

— Нет, тут не совсем так было, это стоит поправить…

Наконец, я дочитываю до конца, вот до этой самой строчки. Дочитываю и умолкаю, ожидая приговора.

— Все? — спрашивает Клементьев.

— О вашей семье все.

— Много написали, — дипломатично говорит Мария Павловна. — И хорошее, и плохое…

— Без вашего разрешения я печатать этого не стану. Давайте решать вместе, публиковать как есть или, может быть, изменить фамилию?

— А как у вас остальные? — спрашивает Саша.

— Четверым фамилии заменил, одной не назвал, остальные названы подлинными.

— Это как же — заменить? — интересуется Василий Михайлович.

— Ну, можно написать «Климантьев», «Клемин» или вообще «Сидоров»… Как вы думаете, Зоя?

— Пусть решает отец. Нам тут обижаться не на что, а ему вдруг и обидно станет.

— О-бид-но… — цедит Василий Михайлович. — Нет уж, из песни, говорят, слова не выкинешь. Не стоит в прятки играть, пусть я останусь как есть, Василием Клементьевым. Когда Героя дают посмертно, там все понятно. А нам Героями нужно оставаться пожизненно, по самому высокому счету. Может, рассказ обо мне кому-то и на пользу пойдет, в науку. Верно, семья?