Валентина Краскова - Серые кардиналы Кремля

Этот упрек был брошен не политику-дипломату, каким хотели видеть князя сторонники христианской партии, а политику-завоевателю, каким тот и являлся в действительности. Но они не совсем понимали сущность его деятельности для блага Отечества.

«Святослав, — пишет Г. Прошин, — стратегически и политически продуманно обеспечивает Руси выход в Каспий, к торговым путям на Восток и тут же перехватывает низовья Дуная. Главная торговая магистраль материковой Европы — Дунай — оказывается под контролем Руси. Трудно понять, как мог у еще, в сущности, молодого человека сложиться такой отчетливо точный план, сосредотачивающий в руках Киева важнейшие пути торгового транзита Европы. План грандиозный, выполнен он был талантливо, решительно и удивительно быстро, практически молниеносно. В Киеве упрекали его, а он отвечал: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае — там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли — золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и Венгрии — серебро и кони, из Руси же — меха и воск, мед и рабы».

Расширить границы владычества, приблизиться к основному врагу, Византии, — вот в чем состояла главная задача геополитической деятельности Святослава. Ольга же, его мать, фактическая правительница Киева во время многочисленных походов сына, выбирала иной путь. Насущной задачей княжества она считала его сближение с Константинополем.

Но не только для решения этой проблемы она приняла «новую веру» и стала поборницей христианства. Она желала большего, нежели осуществления этой далекой и довольно расплывчатой цели. Ей нужны были более скорые результаты, а таковые Ольга могла получить, породнившись с великой императорской семьей.

Именно для переговоров о помолвке Святослава с византийской княжной Ольга в 957 году отправилась в Царьград. Однако ей пришлось здесь долго ждать: император не принимал ее, ссылаясь на чрезвычайную занятость. На самом деле все выглядело несколько иначе, и киевская княгиня прекрасно понимала мотивы такой неучтивости. Цивилизованная Византия пока еще не допускала мысли о династическом браке с варваром-скифом. Конечно, она страстно желала поставить «этих скифов» на службу интересам империи. Ей нужны были хорошо налаженные экономические, хозяйственные и торговые связи с Русью, ее рынком, ее товарами, но не более того. Традиционные русские товары считались ценнейшим стратегическим сырьем. Долгие века Русь-Россия вывозила на рынки Европы холсты, льняные и конопляные ткани, лес, сало, кожи. Лен и конопля шли на изготовление парусов и канатов, столь необходимых для флота, а это означало господство на море. Из кожи делались упряжь и седла, обувь и походное снаряжение, также необходимые для постоянно воюющей державы. Сало веками являлось практически единственной смазкой, без которой невозможно развитие промышленности. Таким образом, без Руси — либо в качестве надежного партнера, либо — смиренного вассала — Византия никак не могла обойтись. Но и принять предложение о династическом браке она не могла.

Забегая вперед, заметим: время показало, что опасения империи были напрасны. Неприступный город Константинополь был взят штурмом, но не варварской Русью, которая так пугала западную цивилизацию. Он был взят и разграблен христианами-крестоносцами в 1204 году.

Мечтам о сватовстве Святослава и византийской княжны не суждено было сбыться. Император принял гостью в тронном зале дворца 9 сентября 957 года и устроил парадный обед в честь «архонтисы русов» и ее посольства. Пораженный красотой Ольги, Константин заметил: «Достойна ты царствовать с нами в столице нашей», после чего добавил: «Хочу взять тебя в жены себе». Это предложение можно расценивать по-разному, но невозможно представить себе, чтобы правитель христианской империи, один из главных поборников этой веры, говорил всерьез.

У Константина была жена, Елена, и она вместе с ним торжественно принимала русское посольство во дворце. Скорее всего это являлось дипломатичным отказом матери жениха-варвара. Переговоры о династическом браке прошли неудачно, и летописец преобразовал насмешку над цесарем благоприятным для чести княгини образом.

Ольга уезжала из Царьграда раздосадованной. Византия выдвинула грабительские условия вассальной зависимости Русского государства. На прощание княгиня бросила патриарху надменные слова: «Люди мои и сын мой язычники, — да сохранит меня бог от всякого зла». Само собой разумеется, что никакого «зла» от своих людей Ольга не ожидала. Ее слова — утверждение: подданные были и останутся язычниками, крещение Руси не состоится.

Подобная политическая ситуация повторилась спустя сорок лет. Не зря Владимир воспитывался в доме своей бабки, которая оказала на него огромное влияние. Ее уроки не прошли для него даром. Прекрасно понимая, какие выгоды приобретет Русь, укрепив союз с Византией, киевский князь, подобно Ольге, стремится к более тесным связям с империей. По понятиям того времени эти желания могли осуществиться Лишь в случае династического брака обеих держав.

Теперь уже Владимир в этом политическом спектакле выступает в роли жениха. Невеста известна. Это сестра императора Василия II Анна. Относительно мотивов и условий обеих сторон также не возникает никаких сомнений. Они практически те же, что и были сорок лет назад.

Византия требовала крещения, принятия христианства киевским князем и крещения Руси, ожидая, что поставит наконец «этих скифов» на службу интересам империи. Владимир не возражал против крещения. От этого он только выигрывал. Если раньше он был просто главой племенного союза, то теперь его власть освящалась церковью и «даровалась Богом». Ближайшее окружение также не сопротивлялось подобной необходимости, так как имело от введения новой религии практически одни только выгоды. Но главное, что никакого имущественного или иного ущерба оно не несло. То же можно сказать и о дружине.

Перед теми, кто занимался торговлей с Византией, реформа открывала новые возможности. В глазах мировых держав христианская Русь, несомненно, возвышалась. Для самой империи и для Европы «скифы» превращались в уважаемых единоверцев; для мусульманского Востока — в представителей одной из мировых религий. Рабам христианство обещало свободу. Рабство не свойственно феодализму, и церковь резко выступала против него. По большому счету от принятия новой веры страдали лишь языческие жрецы. Влиятельное жреческое сословие вдруг становилось никому не нужным. Но разве это имело существенное значение, если в дело вступали глобальные интересы державы и личные интересы самого правителя Киевской Руси?