Валентина Краскова - Серые кардиналы Кремля

«От природы он получил ум бойкий и гибкий, вдумчивый и немного насмешливый, настоящий великорусский, московский ум, — читаем мы у Ключевского. — Но обстоятельства, среди которых протекало детство Ивана, рано испортили этот ум, дали ему неестественное, болезненное развитие. Иван рано осиротел — на четвертом году лишился отца, а на восьмом потерял и мать. Он с детства видел себя среди чужих людей. В душе его рано и глубоко врезалось и на всю жизнь сохранилось чувство сиротства, брошенности, одиночества, о чем он твердил при всяком случае: «родственники мои не заботились обо мне». Отсюда его робость, ставшая основной чертой его характера. Как все люди, выросшие среди чужих, без отцовского призора и материнского привета, Иван рано усвоил себе привычку ходить оглядываясь и прислушиваясь. Это развило в нем подозрительность, которая с летами превратилась в глубокое недоверие к людям. В детстве ему часто приходилось испытывать равнодушие и пренебрежение со стороны окружающих… В торжественные церемониальные случаи — при выходе или приеме послов — его окружали царственной пышностью, становились вокруг него с раболепным смирением, а в будни те же люди не церемонились с ним, порой баловали, порой дразнили… Его ласкали как государя и оскорбляли как ребенка. Но в обстановке, в какой шло его детство, он не всегда мог тотчас и прямо обнаружить чувство досады или злости, сорвать сердце. Эта необходимость сдерживаться, дуться в рукав, глотать слезы питала в нем раздражительность и затаенное, молчаливое озлобление против людей, злость со стиснутыми зубами. К тому же он был испуган в детстве. В 1542 г., когда правила партия князей Бельских, сторонники князя И. Шуйского ночью врасплох напали на стоявшего за их противников митрополита Иоасафа. Владыка скрылся во дворце великого князя. Мятежники разбили окна у митрополита, бросились за ним во дворец и на рассвете вломились с шумом в спальню маленького государя, разбудили и напугали его…

Безобразные сцены боярского своеволия и насилия, среди которых рос Иван, были первыми политическими его впечатлениями. Они превратили его робость в нервную пугливость, из которой с летами развилась наклонность преувеличивать опасность, образовалось то, что называется страхом с великими глазами. Вечно тревожный и подозрительный, Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитывал в себе печальную наклонность высматривать, как плетется вокруг него бесконечная сеть козней, которою, чудилось ему, стараются опутать его со всех сторон. Это заставило его постоянно держаться настороже; мысль, что вот-вот из-за угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеминутным его ожиданием. Всего сильнее в нем работал инстинкт самосохранения. Все усилия его бойкого ума были брошены на разработку этого грубого чувства».

Автор «Исторических портретов» также отмечает, что «ранняя привычка к тревожному уединенному размышлению про себя, втихомолку, надорвала мысль Ивана, развила в нем болезненную впечатлительность и возбуждаемость».

По мнению Н. И. Костомарова, «Иван Васильевич, одаренный… в высшей степени нервным темпераментом и с детства нравственно испорченный, уже в юности начал привыкать ко злу и, так сказать, находить удовольствие в картинности зла, как показывают его вычурные издевательства над псковичами. Как всегда бывает с подобными ему натурами, он был до крайности труслив в то время, когда ему представлялась опасность, и без удержу смел и нагл тогда, когда он был уверен в своей безопасности: самая трусость нередко подвигает таких людей на поступки, на которые не решились бы другие, более рассудительные… Мучительные казни доставляли ему удовольствие: у Ивана они часто имели значение театральных зрелищ; кровь разлакомила самовластителя: он долго лил ее с наслаждением, не встречая противодействия, и лил до тех пор, пока ему не приелось этого рода развлечение. Иван не был, безусловно, глуп, но, однако, не отличался ни здравыми суждениями, ни благоразумием, ни глубиной и широтой взгляда. Воображение, как всегда бывает с нервными натурами, брало у него верх над всеми способностями души. Напрасно старались бы мы объяснить его злодеяния какими-нибудь руководящими целями и желаниями ограничить произвол высшего сословия; напрасно старались бы мы создать из него образ демократического государя… Иван был человек в высшей степени бессердечный: во всех его действиях мы не видим ни чувства любви, ни привязанности, ни сострадания; если среди совершаемых злодеяний, по-видимому, находили на него порывы раскаяния и он отправлял в монастыри милостыни на помилование своих жертв, так это делалось из того же скорее суеверного, чем благочестивого, страха божьего наказания, которым, между прочим, и пользовался Сильвестр для обуздания его диких наклонностей. Будучи вполне человеком злым, Иван представлял собой также образец чрезмерной лживости, как бы в подтверждение тому, что злость и ложь идут рука об руку…»

Надо полагать, что кровожадным деспотом Иван Грозный стал не только по причине ранней утраты родителей или из-за младенческих страхов одиночества и ненужности, природного нервного темперамента или нравственной испорченности. Скорее, предрасположенность к нервным срывам и мнительной подозрительности была заложена в нем с рождения. Возможно, повлияли и другие, внешние факторы (Ключевский указывает на то, что Иван был напуган в детстве во время политического переворота в 1542 г.). Однако существует еще одно мнение, довольно интересное и спорное, которое если и не вносит ясность в решение вопроса, то подключает к работе фантазию. Согласно ему, Иван Грозный не был сыном московского царя Василия Ивановича, а его мать, Елена Глинская, прижила его и другого сына, Юрия, на стороне. Сторонники этой версии утверждают, что Василий III был бесплоден. Прожив двадцать лет с первой женой, Соломонией, дочерью Георгия Сабурова, и не произведя на свет наследника престола, он обвинил ее в неспособности родить ему ребенка, развелся и силой заставил царицу постричься в монахини. В том же 1526 году он женился на Елене Глинской, дочери князя Василия Глинского. (К тому моменту Василию исполнилось 47 лет, что по тем временам считалось солидным возрастом.) Только четыре года спустя, 25 августа 1530 года, родился мальчик, названный Иоанном в честь ближайшего ко времени его рождения праздника Усекновения Иоанна Предтечи.

Момент появления на свет будущего тирана ознаменовался страшным громом и молнией; очевидцы рассказывали даже, что Русская земля «поколебалась». Мамкой к новорожденному царевичу была приставлена боярыня Аграфена Челядина, родная сестра князя Ивана Овчины-Телепнева-Оболенского, бывшего при дворе Василия Ивановича конюшим. Позже, сразу же после смерти правителя, Елена «совершенно отдастся» своему любимцу Ивану, который определенное время станет фактически управлять государством, а бояре будут вынуждены сносить его произвол. Согласно другой, еще более фантастичной версии, Иван Грозный мог быть сыном полоцкого просветителя Франциска Скорины, прибывшего в это время в Москву с целью рекламы своей издательской деятельности. С царицей он мог быть знаком через ее родного дядю, Михаила Львовича Глинского, который в 1508 году, опасаясь религиозно-национальных преследований, бежал из Великого княжества Литовского в Москву. В пользу данного предположения может свидетельствовать версия, согласно которой полоцкий книгоиздатель неожиданным образом и без основательных причин был изгнан из Московской земли без права возвращаться туда когда бы то ни было, а книги его подверглись варварскому сожжению.