Валентина Краскова - Серые кардиналы Кремля

Реформы Сильвестра и его окружения коснулись всех сфер общественного устройства Московской державы, включая духовенство и военных. Любопытно, что уже тогда были сделаны попытки изжить привилегии. В 1550 году появились высочайшие распоряжения, чтобы в полках князьям, воеводам и боярским детям «ходить без мест», «и в том отечеству их унижения нет». За одним лишь главным воеводой большого полка оставалось право на привилегии, а все прочие между собой уравнивались. Но эта прогрессивная мера так и не прижилась, поскольку даже люди широких взглядов того времени не могли избавиться от предрассудков. Уже в следующем ГОДУ другим высочайшим распоряжением была установлена разница в достоинстве воевод между собой. В летописи по этому поводу говорится: «А воевод государь подбирает, рассуждая отечество», что означает: подбирает воевод, принимая во внимание службу их отцов. С падением власти «избранной рады» привилегии узакониваются вновь, с еще большей силой.

После внутренних преобразований Сильвестр и его единомышленники занялись покорением Казанского царства. Как известно, ранее эта территория подчинялась московскому правителю, а сейчас ей владел злейший враг русских — Сафа-Гирей. По выражению современников, Казань тогда «допекала Руси хуже Батыева разорения; Батый только один раз протек Русскую землю словно горящая головня, а казанцы беспрестанно нападали на русские земли, жгли, убивали и таскали людей в плен». Их набеги сопровождались варварской жестокостью: пленникам выкалывали глаза, обрезали уши и носы, отрубали руки и ноги, вешали за ребра на железных гвоздях. Русских пленных у казанцев было такое множество, что в Казани существовал даже своеобразный рынок рабов.

Внутренние распри между казанскими правителями значительно ослабили их влияние. Местное население тяготело к Москве. В результате успешных военных кампаний русские начали диктовать политику в Казанском царстве. Однако опыт показывал, что Москва не может управлять Казанью только через своих ставленников. Когда Адашев во главе войска прибыл туда и сбросил Шиг-Алея с престола, казанцам было объявлено, что к ним будет прислан новый царский наместник. Но князя Семена Михайловича Микулинского, утвержденного на эту должность, в город не впустили. Прибывшим русским кричали с городских стен: «Ступайте, дураки, в свою Русь, напрасно не трудитесь; мы вам не сдадимся, мы еще и Свияжск у вас отнимем, что вы поставили на чужой земле». Свияжск — важный опорный пункт по правому берегу Волги, поставленный на чувашской земле, был в последнее время предметом бесконечных дипломатических споров между Москвой и Казанью и несомненной военной победой русских над своими противниками.

После такой дерзости со стороны казанцев было решено идти на царство с сильным ополчением, чтобы навсегда покончить с ним и захватить его земли. Стотысячное войско в этом походе возглавлял сам Иван Васильевич. Трусливый самодержец предпочел дождаться, когда город будет взят подданными, и только после этого торжественно въехал в покоренную Казань, наполненную трупами.

Покорение Казанского царства подчинило русской державе значительное пространство на восток до Вятки и Перми, а на юг до Камы и открыло путь дальнейшему движению русского племени. В Москве царя ожидали торжественные встречи и поздравления. Во-первых, он возвратился в столицу победителем. Во-вторых, за время похода у него родился наследник Дмитрий.

Можно сказать, что эти события предрешили дальнейшую судьбу Сильвестра и «избранной рады». Иван Васильевич словно бы возмужал и вновь уверовал в свои силы. Теперь он был уверен в своем влиянии на подданных. И теперь у него был сын, рождение которого обеспечивало его царскую власть и в будущем. В душе царя зародилось чувство недовольства своим зависимым положением. Он уже осмеливался говорить опекунам: «Бог меня избавил от вас!» Но для того, чтобы полностью освободиться из-под влияния окружения, необходим был толчок, который, в свою очередь, побудил бы противников Сильвестра и Адашева к решительным действиям против них.

В 1553 году Иван Грозный неожиданно тяжело заболел и из-за горячки едва не умер. Придя в себя, он приказал составить завещание, в котором объявлял младенца Дмитрия своим наследником. Но многие из собравшихся в царской столовой палате бояре отказались присягать. Отец Алексея Адашева осмелился сказать больному государю: «Мы рады повиноваться тебе и твоему сыну, только не хотим служить Захарьиным, которые будут управлять государством именем младенца, а мы уже испытали, что значит боярское правление».

Опасения были действительно основательные. Глинские — опекуны Ивана Васильевича, пока он был еще не способен по возрасту управлять державой, показали, что значит «опекунская власть». По заведенному обычаю фактическими правителями после смерти самодержца становились (через царицу) ближайшие родственники. Захарьины же не входили в круг «избранной рады», и их деятельность обещала коренные изменения и перестановку политических сил.

В числе тех, кто не желал присягать малолетнему наследнику, был и двоюродный брат Ивана Грозного Владимир Андреевич. Мнительный царь тут же разглядел в этом намечавшийся против него заговор. Здесь трудно сказать что-либо определенное: действительно ли было намерение возвести на престол Владимира Андреевича в случае смерти его венценосного брата, или упорство бояр исходило из нелюбви к Захарьиным, из-за опасения попасть под их власть. Однако Владимиру Андреевичу ставили в вину то, что, когда государь находился при смерти, он раздавал жалованье своим боярским детям, тем самым будто бы подготавливая почву для переворота. Позже за Владимира заступился Сильвестр, чем еще больше настроил против себя подозрительного Ивана Васильевича.

В своем выздоровлении Грозный склонен был видеть знак свыше. Бог давал ему возможность возвратиться к жизни, чтобы освободиться от довлеющей власти своего окружения. Он уже ненавидел Сильвестра и Адашева, не любил бояр, не доверял им. Однако у него из памяти еще не изгладились воспоминания ужасных дней московского пожара, когда рассвирепевший народ, восстав против Глинских, уничтожил их и, по-видимому, собирался идти на самого государя. А влияние Сильвестра, внушавшего ему суеверную боязнь и умевшего постоянно сковывать его волю «детскими страшилками», было к тому же еще очень велико в обществе.

Но произошел случай, который усилил желание Грозного избавиться от Сильвестра и его «избранной рады». Чтобы возблагодарить Бога за спасенную жизнь, он решил отправиться вместе с женой и ребенком по монастырям и доехать до самого отдаленного — Кирилло-Белозерского. У Троицы жил тогда знаменитый Максим Грек. Когда царь навестил его, он не побоялся сказать, что не одобряет его путешествия. «Бог везде, — говорил он, — угождай лучше ему на престоле. После казанского завоевания осталось много вдов и сирот; надобно их утешать». Сильвестр и Адашев тоже отговаривали царя от поездки по монастырям. Они опасались, что кто-нибудь из осифлян (представителей православной общины), любивших льстить и угождать властолюбию, а также потакать дурным наклонностям сильных мира сего, настроит Ивана Васильевича против них. Они сказали, что Максим Грек будто бы предрекал, что государь потеряет сына, если не откажется от своего путешествия. Грозный не послушался. В Песношском монастыре бывший коломенский владыка Вассиан задел своей речью потайные струны его души: «Если хочешь быть настоящим самодержцем, не держи около себя никого мудрее тебя самого; ты всех лучше. Если так будешь поступать, то будешь тверд на своем царстве, и все у тебя в руках будет, а если станешь держать около себя мудрейших, то поневоле будешь их слушаться».