Валентина Краскова - Кремлевские кланы

— Ой, это сумасшедший! — запищала из угла, отбежав в испуге, Рива.

А старик, застыв, впился глазами в меня и вдруг, — повернувшись к дочери, зашептал:

— Он вполне нормальный. Это Ривин вернулся! А ведь правда, мы совсем не нужны ему! Он хозяин дома. О, горе! Куда деваться?

Лицо старика побелело, и он неуклюже опустился на диван. Похоже, у него был обморок. Рива брызнула ему в лицо водой, и старик быстро пришел в себя. Глядя на меня, он начал причитать:

— Эх, старый я осел! Старый дурак! Разве твоя мать, Песя, не сказала мне, что ты обязательно вернешься? И что этот дом — твой? Она всегда все знала наперед. А я думал, что женская это блажь. Ведь ты был висельник, стал бессрочником. А большей милости еврею от царя не получить! Сбежишь? А ведь беглому каторжнику домой путь заказан. Откуда мне было догадаться, что царя не станет? Вот я и свыкся, что дом мой. Ну и что? Тебе теперь лучше — не разбазаривал! Но ты должен все это нам зачесть. О деньгах за квартиру, за амортизацию разговоров не было. Не было и нет у нас таких денег! Разреши остаться в каком-нибудь углу! Ехать Песе надо было, жандармов обмануть. Ко мне пришла. Знала — не выдадим, не обманем.

— Слушайте, ведь я ничего вам не говорил, не требовал, о чем вы плачете? — не выдержал я. — После стольких лет отсутствия я просто хотел побывать в доме, где вырос. А сейчас пойду в сад, взгляну на огород.

Но старик ничего не желал слушать, а тем более понимать, и продолжал бубнить свое:

— Конечно, хозяйский глаз везде нужен, конечно… Но для содержания в порядке сада и огорода нужны деньги. И она, Песя, это знала. Ее воля была поселить меня здесь. Я ведь не просился…

Сад цвел. Он весь переливался, искрился в солнечных лучах. Нежные розовые лепестки цветов яблонь, груш, вишен — неповторимое чудо красоты, изумительный наряд природы. Деловито жужжали золотистые пчелы, забираясь в чашечки цветов…

Но что это? Тут и там печально стоят засохшие, умершие деревья! Деревья, верные друзья! А вот и срубленные пни. Их много. Сад! Он был самым верным помощником и другом нашей семьи. Сколько раз в нем укрывали нелегальную литературу и оружие! А случай с сорока винтовками, которые я с друзьями унес, связав дежурного!.. Тогда в Бобруйске на постое стояла кавалерия. Мы зарыли оружие метра на три в землю, недалеко от будки, где хранились яблоки. О-о! Как вертелась полиция, стараясь найти пропажу!

Долго еще после моего ареста по делу Моисея Голесника продолжалось следствие о краже 40 винтовок. Где только не искали жандармы! И у нас в доме все перевернули, рыскали повсюду, в саду и в огороде тоже. Перекапывали во многих местах, но ничего не нашли. Оружие было уже в другом месте.

И сад выстоял! Не увял, хотя терзали его нещадно. Ласковые руки сестер, матери залечивали раны деревьев, ухаживали за тобой, любимый сад!

Но полиция не оставляла в покое ни сад, ни дом, ни сестер с матерью. Полицейские ищейки чуяли, что пропажа винтовок связана с нашим домом. И она стали арестовывать то одну, то другую сестру, и ничего не добившись, начали все сначала… Тогда мать решила потихоньку отправить сестер из дома. Сначала исчезла одна, потом другая. Взбешенные жандармы принялись за мать. И ей пришлось уехать из Бобруйска…

Я опять вхожу в дом. Старик уже поджидает меня, ведет в комнату и усаживает возле обеденного стола.

— Сейчас Рива накроет на стол. Она отличная хозяйка. Я счастлив, что ты на свободе! Жив, здоров, будешь с нами!

Я молчу. Умолкает и старик.

— Почему, — спрашиваю наконец я, — так запущен сад? Сколько деревьев погибло!

Разве мало их здесь прошло — немецких оккупантов, бандитских шаек?! Хорошо, что дом не успели сжечь…

Он настороженно смотрит мне в лицо, потом вздыхает и безнадежным тоном говорит:

— А сейчас? Уже сил нет. Рива что? Женщина. Разве у нее в голове — сад? Она три грядки и то не всегда польет — лук у нее весь засох. У нее жених на уме. Не хочет без мужа остаться. Ведь было военное время неподходящее для свадеб. И теперь ей спешить надо — годы идут, не девочка уже.

Я поднимаюсь и протягиваю руку для прощания. Старик не может понять: куда я ухожу, почему? Не хочу остаться в доме вместе с ними? А как же они? Где же им жить?!

— Не волнуйтесь, дом этот ваш, — успокаиваю я его. — Желаю Риве хорошего мужа, а вам зятя. Пусть только позаботиться о доме, особенно о саде. Ведь здесь лучшие сорта яблонь и груш.

Недоверие не сходит с лица старика. А я уже пробираюсь осторожно мимо открытой двери кухни, где Рива гремит посудой и стыдит кошку, стащившую рыбий хвост…

В этот день я разыскал своих товарищей по нелегальной работе в дни юности. Они с трудом узнали меня.

Апрель 1918 года. Давно уже нет политкаторжанина — кандальника Ривина! Мощная рука революционного пролетариата выбросила на помойку истории двуглавого орла. Вся жизнь России за этот год изменилась в конце. Изгнаны «временные правители» — керенские, Милюковы и родзянки. Свершилась великая и первая в мире победоносная пролетарская революция! Председатель Совета Народных Комиссаров, глава первого социалистического государства — Ульянов-Ленин. Вот как круто повернулось колесо истории! Наконец-то то, за что боролись многие поколения угнетенных, сбылось! Народ свободен по-настоящему и сам строит свою жизнь.

За это время я успел побывать во многих местах: отдохнуть у сестры в Царицыне, пожить в родных местах в Белоруссии — в Минске, Бобруйске, Орше. Но в связи с оккупацией немцами Белоруссии, пришлось оставить родную сторону.

В один из апрельских дней 1918 года я шел в Москве по Большой Лубянке, раздумывая о своем житье-бытье. Шел в общем потоке разношерстного народа — москвичей и приезжих. Вокруг мелькали серые солдатские шинели, крестьянские поддевки и полушубки, кожаные куртки, красные платочки работниц. Тут и там виднелись студенческие фуражки. Мимо быстро прошел высокий худой человек в солдатской шинели. Что-то знакомое в его облике заставило меня остановиться. Я старался вспомнить — кто это? И вдруг почувствовал, что чья-то рука легла на мое плечо.

— Ривин?! — услышал я знакомый голос. Это был Дзержинский. Он узнал меня и, пройдя несколько шагов, вернулся обратно. Мы крепко обнялись.

— Что ты делаешь? Где живешь? — спросил обрадованный встречей Феликс Эдмундович.

Я рассказал о своих делах. И в свою очередь спросил, где Дзержинский работает и как ему живется?

— Я председатель ВЧК. В связи с переездом правительства из Петрограда в Москву, переехала и ВЧК. Работаю на большой Лубянской улице, здесь рядом. Пойдем ко мне.

Зайдя в кабинет Дзержинского, мы разговорились, вспомнили прошлое. Феликс Эдмундович пылко и горячо рассказывал о стоящих перед ним задачах. Он предложил мне идти работать в ВЧК. Я ответил, что не знаю, что такое по существу ВЧК, никогда там не работал и не уверен, справляюсь ли.