Валентина Краскова - Кремлевские кланы

Придя в «Ландольт» и направившись с группой товарищей в «большевистскую комнату», я застала там более чем скромную в количественном отношении аудиторию. Тут же появился, здороваясь на ходу и обмениваясь шутливыми замечаниями с товарищами, Владимир Ильич, а за ним Надежда Константиновна. Начинается беседа с нами о неблагополучном внутрипартийном положении, сложившемся после второго съезда Лиги и измены Плеханова.

Владимир Ильич жил тогда на окраине Женевы с Надеждой Константиновной и матерью ее Елизаветой Васильевной Крупской, никогда не расстававшейся с дочерью и неизменно следовавшей за ней и в ссылку и в эмиграцию. В предместье Сешерон «Ильичи», как называли мы Владимира Ильича и Надежду Константиновну, занимали небольшую дачку. Жили они наверху, куда вела деревянная лесенка. Внизу была большая кухня с плитой, на которой на случай прихода гостей постоянно кипел большой эмалированный чайник. В небольшой комнате рядом помещалась вечно озабоченная своим незатейливым хозяйством Елизавета Васильевна. После первых же слов приветствия можно было услышать ее добродушно-ворчливое: «Вот, уткнулись там наверху в свои книги и тетради, мучает себя на работе Владимир Ильич и Надю замучил — покушать не дозовешься их». Здесь же, на кухне, в иные дни, когда приходили сразу несколько человек, Владимир Ильич принимал гостей, потому что «апартаменты» наверху были слишком тесны.

В двух верхних комнатах меблировка состояла из простых столов, заваленных журналами, рукописями, газетными вырезками. По стенам полки с книгами. В каждой комнате койка, прикрытая пледом, и пара стульев. В центре стола Владимира Ильича красовались русские счеты, при помощи которых он, наверное, подсчитывал свои «однолошадные», «четвертьлошадные» и т. п. крестьянские хозяйства. На столе у Надежды Константиновны ее «орудия производства»: пузырек с симпатическими чернилами, которыми она между строками какого-нибудь «поздравления с днем ангела» заносила свои шифровки. Днями и ночами просиживала здесь Надежда Константиновна, расшифровывая получаемую из России информацию о состоянии дел на местах и зашифровывая послания В. И. Ленина комитетам и отдельным работникам о положении, создавшемся в партийных центрах за границей, и о том, что надо делать дальше.

К моменту моего прихода оба они — и Владимир Ильич, и Надежда Константиновна — сидели за своими столами и работали; я помешала и тем не менее была принята очень приветливо.

Впервые я увидела В. И. Ленина в домашней обстановке, одетым по-студенчески в темно-синюю ластиковую косоворотку на выпуск, причем одеяние это как-то особенно гармонировало со всей его коренастой, ладной, «российской» фигурой.

Владимир Ильич прежде всего стал расспрашивать о пережитом мною в тюрьмах, о трудностях, связанных с пребыванием на нелегальном положении. Я делилась своими впечатлениями о Харьковской тюрьме, рассказав, между прочим, что читала в камере его книгу «Развитие капитализма в России», и вот тогда-то Владимир Ильич шутя назвал меня несчастной за то, что мне пришлось разбираться в его «скучнейших» таблицах.

Владимир Ильич очень подробно расспрашивал о состоянии Тверской организации, откуда я прибыла. Особенно он заинтересовался нашей работой в деревне, созданием крестьянских комитетов на селе. Он не скрыл своего удовольствия, когда я упомянула о значении, которое имела для нас его брошюра «К деревенской бедноте».

Посмеялся Владимир Ильич над случаем с одним из наших пропагандистов, направленных в деревню. Это был квалифицированный пропагандист, и тем не менее он вернулся из деревни с «таинственным» закрытым письмом, в котором была просьба Крестьянского комитета не посылать к ним больше этого пропагандиста. А мотивы были такие: «…барин он, заночевав в крестьянской избе, умываясь утром, вынул из кармана щетку и стал чистить зубы». Этот курьез с зубной щеткой дал Владимиру Ильичу повод заговорить о важности в условиях нашей работы предусматривать все мелочи, быть всегда начеку, досконально знать обстановку, в которой придется действовать.

Очень трогало внимание В. И. Ленина к нашей местной партийной работе, трогал проявленный им интерес к трудностям, радостям и горестям работника, подбадривало уважение, с каким он умел слушать твои, хотя бы самые робкие, высказывания.

Скоро Елизавета Васильевна пригласила нас всех обедать. Владимир Ильич был в хорошем настроении и все время шутил. Вот, иронизировал он, наша Елизавета Васильевна считает, что возникший внутрипартийный разлад может быть легко изжит, что обязательно надо помирить Юлия Осиповича (Мартова) с Владимиром Ильичем и сделать это может Вера Ивановна (Засулич), к которой она, Елизавета Васильевна, собирается сходить, чтобы переговорить по этому поводу.

Вначале мне показалось, что Ильич шутки ради придумал этот «план выхода из положения», но оказалось, что наивная старая мать действительно надумала сходить к Вере Ивановне Засулич в полной уверенности, что ей таким образом удастся восстановить мир в партии, нарушенный из-за «капризов Владимира Ильича и Юлия Осиповича», как она выражалась. А главное — «Надя перестанет так болеть душой за все это дело».

Подшучивая над Елизаветой Васильевной, Владимир Ильич еще от себя добавил: «Мы с Юлием теперь ходим по разным тротуарам Женевы. Завидев друг друга издали, каждый из нас переходит на противоположный тротуар, а что касается Плеханова, то я с ним состою в переписке. Подписываюсь я не «преданный Вам Ленин», а «преданный Вами Ленин».

Несмотря на шутливый тон, каким были сказаны эти слова, в них прозвучала большая горечь.

Это было мое первое и далеко не последнее посещение квартиры «Ильичей». И я, и многие другие в одиночку и группами слишком часто совершали набеги на их квартиру, отнимая много времени у этих очень занятых и очень устававших людей.

Ярко встает в памяти один вечер, когда, заслушавшись Ильича, я допоздна застряла у них на даче, находившейся далеко от дому, где я жила. Трамвай прозевала, а пешком идти поздно, страшновато. Владимир Ильич вызвался проводить меня, чтобы кстати и самому подышать свежим воздухом. Пользуясь счастливым случаем с глазу на глаз поговорить с Ильичем, я стала задавать ему особо мучившие меня в то время вопросы, связанные с моим бытием профессионала. Дело в том, что, исполняя обязанности агента «Искры», мне порою приходилось чувствовать себя по своей квалификации не совсем на месте. На прибывшего к ним из центра товарища местные партийные работники всегда смотрели снизу вверх, и это очень смущало. Вот мне и начинало казаться, что быть профессионалами имеют право особо одаренные люди с широким политическим горизонтом, талантом агитатора, глубокими теоретическими знаниями. Что касается профессионалов из рабочих, то они должны, казалось мне, обладать каким-то особым пролетарским сверхчутьем, которое восполняло бы недостаток у них теоретических знаний.