Эрик Ларсон - Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Ах, юность!

Ответный удар Гитлера казался предрешенным, а с учетом пристрастия Германии к массированным рейдам следовало ожидать, что атака, скорее всего, будет масштабной. Поэтому, когда на другой день, 26 августа, в понедельник, уже утром в Лондоне включились сирены воздушной тревоги, Черчилль приказал Джону Колвиллу и всем остальным находящимся в доме 10 по Даунинг-стрит спуститься в бомбоубежище, которое имелось при этом здании.

Но тревога оказалась ложной.

Черчилль знал, что Королевские ВВС планируют совершить ближайшей ночью налет на Лейпциг, но ему казалось, что Лейпциг – цель не слишком яркая. Он позвонил сэру Сирилу Ньюоллу, начальнику штаба военно-воздушных сил, чтобы выразить свое неудовольствие: «Теперь, когда они начали досаждать столице, я хочу, чтобы вы ударили по ним как следует, и Берлин – то самое место, куда надо бить» [479] Colville, Fringes of Power , 1:270. .

В этот вечер сирены зазвучали в Лондоне снова – как раз когда Колвилл заканчивал ужин со своим другом, членом Королевской гвардии, в столовой гвардейцев, находящейся в Сент-Джеймсском дворце. Они уже перешли к сигарам. Волынщик маршировал вокруг их столика, играя «Плыви скорей, корабль Красавчика» [480] «Плыви скорей, корабль Красавчика» – шотландская песня конца XIX века (музыка народная, слова Гарольда Боултона, позже слова на эту мелодию написал Роберт Льюис Стивенсон), посвященная бегству Карла Эдуарда Стюарта (Красавчика Принца Чарли), одного из лидеров 2-го Якобитского восстания, от английских войск (на остров Скай, в 1746 году). – Прим. пер . . При звуках тревоги мужчины спокойно затушили сигары и перешли в дворцовое бомбоубежище, где сменили голубые вечерние костюмы на военную форму и каски.

Никакие бомбы пока не падали, но воздушную тревогу не отменяли. В конце концов Колвилл вышел – и вернулся обратно в дом 10 по Даунинг-стрит. К 0:30 сигнал отбоя так и не прозвучал. Время от времени Колвилл слышал рев авиационных двигателей и резкий грохот зениток. Черчилль, который еще не лег и продолжал свои занятия, снова приказал своим сотрудникам укрыться в бомбоубежище, но сам он не прекращал работу – точно так же, как Колвилл, Профессор, несколько других чиновников и ряд секретарей.

В какой-то момент, обнаружив, что ему нечего делать (редкий случай), Колвилл вышел в обнесенный стенами сад на задах резиденции. Ночь была мягкая, окутанная туманом, поднимавшимся над теплым городом. Зенитные прожекторы устремляли столбы бледного света высоко в небо. Объявились лишь несколько вражеских самолетов, никаких бомб они пока не сбросили, но уже само присутствие этих воздушных машин вынудило город остановить все дела. На какое-то время даже возникло ощущение странного спокойствия. «Я стоял в саду, – пишет Колвилл, – слышал, как Биг-Бен бьет полночь, смотрел на игру прожекторных лучей и дивился необычной тишине Лондона. Нигде ни звука, почти ни ветерка. И вдруг – шум авиационного мотора и вспышка отдаленного орудия» [481] Там же, 271. .

Черчилль переоблачился в ночное и, неся в руке каску, спустился по лестнице в «исключительно роскошном халате с золотым драконом» (по описанию Колвилла). Он тоже вышел в сад, где некоторое время расхаживал туда-сюда – приземистая круглая фигура в пламенеющем золоте. В конце концов он спустился в бомбоубежище, чтобы переночевать там.

Спал он хорошо – не проснулся, даже когда в 3:45 прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги. Он всегда спал хорошо. Способность Черчилля спать где угодно и когда угодно входила в число его особых талантов. «Мопс» Исмей пишет: «Его умение тут же погрузиться в крепкий сон, едва голова коснется подушки, нужно засвидетельствовать самому, чтобы в это поверить».

У Колвилла было не так. Подобно многим другим находившимся в Лондоне, он все-таки сумел в конце концов уснуть после сигнала тревоги, но ровный однотонный вой сигнала отбоя разбудил его (как и многих других). В этом, писал Колвилл, «состоит двойная неприятность ночных авианалетов».

Боевой дух общества в целом пока оставался на высоте – по крайней мере так явствовало из исследования, проведенного управлением почтовой и телеграфной цензуры на основе перлюстрации почтовых отправлений в Америку и Ирландию. В докладе, выпущенном 30 августа, в пятницу, приводилась выдержка из письма одного жителя Северного Уэмбли: «Хочу быть только здесь и больше нигде в мире – хоть посулите мне целое состояние» [482] "Home Opinion as Shewn in the Mails to U.S.A. and Eire," Sept. 5, 1940, War Cabinet Papers, CAB 66, UKARCH. . Цензоры утверждали, что выявили парадоксальную тенденцию: «Настроения бодрее всего в тех местах, которые подвергаются самым интенсивным бомбардировкам». Впрочем, авторы доклада тут же вернулись к подчеркнуто критическому тону: «Повсеместны жалобы на нехватку сна, однако те корреспонденты, которые пишут о нервных расстройствах, скорее всего, не отличаются смелостью и в обычной жизни, а вина за упоминания о страхах, испытываемых детьми, в большинстве случаев, по-видимому, лежит на их матерях».

При этом следует отметить, что бомбежки пока почти не затронули районы проживания гражданского населения в Лондоне и других крупных городах.

В ту же ночь Королевские ВВС устроили второй авианалет на Берлин и убили своих первых берлинцев (10 человек). Двадцать один житель немецкой столицы был ранен.

Пока Лондон собирался с духом перед гитлеровским ответным ударом, Мэри Черчилль и ее мать наслаждались покоем теплого летнего вечера в Бреклс-холле – сельском доме Джуди Монтегю, подруги Мэри. Предполагалось, что Мэри проведет там еще несколько недель. Клементина же планировала вскоре вернуться в Лондон.

Здесь, в Норфолке, в этих деревенских угодьях на краю Тетфордского леса, среди полей, болот, вересковых пустошей и сосновых рощ, составлявших немалую (102 акра) территорию поместья, воздушная война, с ее бомбами и авиационными битвами, казалась особенно далекой (как отмечала Мэри в дневнике). Сам дом был построен еще в середине XVI века. Поговаривали, что время от времени его посещает призрак некоей красавицы в карете, запряженной четверкой лошадей, и что взгляд привидения несет мгновенную смерть всякому, кто дерзнет посмотреть в эти глаза. Девушки катались на велосипедах и лошадях, играли в теннис, плавали, ходили в кино, танцевали с авиаторами на близлежащих базах Королевских ВВС, иногда приводя их домой для ставших привычными «обниманий» на сеновале. Все это побудило Мэри однажды воскликнуть в дневнике: «Ах, "la jeunesse – la jeunesse" [483] Здесь: «юность, юность» ( фр. ). » [484] Diary, Aug. 26, 1940, Mary Churchill Papers. .

Венеция, мать Джуди, решила компенсировать праздность этих летних дней вовлечением девушек в различные интеллектуальные затеи. Она читала им произведения Джейн Остин, сравнивая Мэри и Джуди с «ветреными девицами» из «Гордости и предубеждения» – Китти и Лидией Беннетт, «которые вечно ездили в Мерион посмотреть, какие полки прибыли в эти края!» [485] Soames, Daughter's Tale , 167. (как позже писала Мэри).