Валерий Хайрюзов - Черный Иркут

— Хорошо, что только грузовой прикрыли, могли бы закрыть аэропорт. Тогда бы точно башку нам открутили, — буркнул Ватрушкин. — Ты там меня жди, я сейчас подойду.

— Кто твой командир? — нацелившись ручкой в лист бумаги, строго спросила меня начальница ночной смены с поджатыми накрашенными губами.

Я понял, что сейчас на меня будет составлен протокол.

— Иннокентий Ватрушкин, — буркнул я.

— А-а! Командир, как его, ах да, вспомнила — сарая! — накрашенная неожиданно прыснула, но тут же сделала строгое лицо. — Если бы не он, то спустила бы с тебя штаны и выпорола как следует. Чего стоишь? Давай собирай свои посылки.

Она захлопнула блокнот и ушла к себе. В помощь она прислала грузчика, который больше смахивал на породистого прикормленного волкодава.

— Выходит, с Кешей летаешь, — не то спросил, не то подтвердил свой вопрос грузчик и засмеялся лающим смехом.

— С ним, — я кивнул головой.

— Повезло!

— Не понял!

— Я говорю, тебе крупно повезло.

И всё равно я не понял, с чем повезло — с командиром или с тем, что я мало раздавил посылок. Грузчик присел на поддон, достал сигарету.

— Ты не переживай. Кто из нас в детстве мимо горшка не ходил?

Я бросил взгляд на учительницу; слова грузчика выходили за пределы педагогической этики, но вполне укладывались в те рамки, которые используют мужики, обсуждая свои сугубо деловые проблемы. Грузчик почему-то посчитал, что моя случайная напарница заслужила доверительного мужского общения. Но меня покоробило, что посторонний человек прировнял мой возраст к младенчеству; не хватало ещё, чтоб мне протянули соску.

— Ты не бери в голову! — грузчик неожидан но рассмеялся, кивнув на разбросанные вещи, которые собирала будущая учительница. — Это мелочи. А вот года три назад произошло такое! — грузчик вновь зашёлся лающим смехом. — Три дня аэропорт не работал. Все ассенизаторские машины города были тут.

— Что, так много наделал?

— Наделал. У них в экипаже был радист. В то время в городе дрожжей днём с огнём не сыскать было, вот он и привозил откуда-то с Севера дрожжи. Какая бражка, самогон без этого продукта? Да и хозяйкам в стряпне без него не обойтись. Кому-то это шибко не понравилось, сообщили куда надо, и к прилёту самолёта милиция в аэропорт пожаловала. Но Кешины друзья успели предупредить: так, мол, и так — встречают. Они сели и порулили к вокзалу. Но по пути чуть в сторонку свернули, туда, где общественный сортир на восемь дыр стоял. Его ещё до войны соорудили, и считай, что с того времени не чистили. Кеша притормозил, прикрытый самолётом радист выскочил и выбросил дрожжи в этот самый сортир.

Я увидел, как учительница насторожилась, затем сделала попытку поднять свой чемодан. Грузчик высказал неожиданную прыть: оборвав на полуслове свой рассказ, он перехватил у неё ручку чемодана и хотел одним махом забросить его в кузов. И неожиданно опустил чемодан на землю.

— Что там? — глухо спросил он.

— Книги, — виноватым голосом сообщила «парашютистка». — Я учительница.

— Слава Богу, что не пианистка! Такие тяже стибудете носить — перестанете рожать, — набрав в себя воздух, сказал грузчик и, как штангист перед снарядом, выдохнув, поднял чемодан в кузов. — Так вот, милиция обыскала самолёт, — продолжал он с той же улыбкой, — но ничего не нашла. А тут, как назло, жара, каждый день за тридцать, ну, всё и поплыло! Что было! Начальство стометровую санитарную зону вокруг аэропорта ввело. Потом бульдозерами яму сровняли и возвели нормальный толчок.

— Выходит, не было бы счастья?

У меня на языке вертелся вопрос, почему начальница смены грузового склада назвала Ватрушкина командиром сарая, но не решился — не та обстановка, чтобы заводить разговор на эту тему.

— А у нас всё через задницу доходит, — философски подытожил грузчик и, присев на поддон, достал пачку папирос.

Было видно: ликвидировать почтовый завал он не торопился.

Поблёскивая своей кожаной курткой, подошёл Ватрушкин, и мне показалось, что с его приходом в сумрачный тёмный склад заглянуло солнце; тут же откуда-то понабежали женщины, окружили моего командира, защебетали. Иннокентий Михайлович, как и подобает знатному жениху, начал их обнимать; впрочем, вскоре я убедился, что он ни на секунду не забывал целей своего визита на склад.

— Мои любимые и дорогие! — рассыпая синь своих глаз, с улыбкой говорил Ватрушкин. — Грех свой признаём и за непредвиденную работу обязуемся привезти вам рыбки. И всего, что вы пожелаете.

— Мы многое чего можем пожелать! — смеялись женщины.

— Не сомневайтесь — исполним. Чего не доделаю сам, то попрошу вот этого лейтенанта.

— Да он ещё, поди, не целованный!

— Вот вы ему провозку и дадите.

Меня подставляли самым наглым образом, я краснел и потел, но приходилось терпеть — сам виноват, какие тут могут быть обиды. Краем глаза я видел, что учительница, посмеиваясь, с сочувствием смотрит в нашу сторону.

Появление Ватрушкина сделало своё дело: через несколько минут уже не только мой ленивый, но разговорчивый «волкодав», но и вся смена собирала посылки и газетные пачки.

Произошло чудо: завал исчез, и мы, почти по расписанию, взлетели, и, набирая высоту, отвернув подрагивающий мотор от города, взяли курс на север. Через минуту, открутив Весёлую гору, винт нашего самолёта начал сжёвывать Кудинскую долину, на которой, как и тысячу лет назад, буряты пасли скот. Минут через двадцать на капот наползла Усть-Орда.

Почему-то я вспомнил Золотую Орду и подумал, что то разорение, которое пришло с монголами на Русь, было несравнимым с тем, которое произошло по моей вине на грузовом складе. Далее мои мысли перепрыгнули к более поздним временам: я припомнил, что по тому пути, который связывал Иркутск с Леной и вдоль которого шёл наш самолёт, началось освоение Якутии. Да чего там Якутии — по этой дороге шло приращение России, по ней добрую сотню лет снабжалась вся русская Америка. Позже этот путь был хорошо освоен ссыльными, которых направляли сюда на поселение. Всё это я вычитал в книгах, когда начал готовится к полётам по северным трассам.

Минуты через две после пролёта Усть-Орды Ватрушкин, выкурив очередную папиросу, решил подремать.

— Если что, толкни меня, — сказал он и, подперев ладонью голову, прикрыл глаза.

Я покрепче взял штурвал: уже не в тренировочном полёте, а в самом что ни на есть настоящем рейсе мне доверили вести самолёт. Сличая карту с пролетаемой местностью, я про себя отметил, что вскоре должно показаться озеро, а за ним будут Ользоны.

Время от времени я нет-нет да и поглядывал в грузовую кабину, где, впялив лицо в боковой иллюминатор, сидела Анна Евстратовна. Поймав её взгляд, я махнул рукой, приглашая в кабину. Она не стала кочевряжиться и подошла к кабинному проходу.