Александр Бурьяк - Владимир Высоцкий как гений песенного ширпотреба, сгоревший в творчестве ради излишеств

С учётом сказанного забавно воспринимаются некоторые его песни:

Или:

Мой батя — на год старше Высоцкого, служил три года в зенитной артиллерии, дослужился от рядового до младшего лейтенанта, оглох на одно ухо (не открыв вовремя рот при выстреле). Но батя был сиротой (мой дед по отцу погиб на фронте в 1944-м, бабушка умерла во время оккупации), а сироту некому было надоумить, что от службы можно «косить». После трёх лет голодухи в условиях оккупации он вдобавок, может быть, отличался хорошим здоровьем. Мой дядя, брат матери, тоже безотцовщина (второй дед пропал без вести в 1941-м) и почти ровесник Высоцкого, после 3-х лет жизни под немцами тоже наверняка был крепышом, поэтому попал в армию и вернулся из неё инвалидом (повреждение позвоночника). Зато Высоцкий, спрятавшись за таких, как он, мог крутить сальто вперёд и петь на умиленье всем

Очень трогательная песня. Когда-то я не мог её спокойно слушать. Может, теперь смогу.

Кстати, сын репрессированных родителей Булат Окуджава (1924–1997) ушёл в 17 лет на фронт добровольцем. А, скажем, Леонид Быков (1928–1979), тоже поющий актёр, поступал два раза в лётное училище (в 1943-м не был принят по малолетству, а в 1945-м таки поступил, но училище расформировали по причине окончания войны). У Высоцкого же весь его жертвенно-патриотический настрой ушёл исключительно в военные песни и принёс немалый доход.

Дворовое прозвище юного Высоцкого было «Шванц». А. Утевский («На Большом Каретном»): «Поскольку он всюду за нами бегал, то получил прозвище „Шванц“ (хвостик).»

На самом деле Schwanz — это в переводе с немецкого и «хвост», и «член» (тот самый). А как в переводе с идиша — не знаю.

В сорок лет Высоцкий выглядел более потрёпанным жизнью, чем иные выглядят в пятьдесят.

Юрий Визбор («Он не вернулся из боя»):

«Владимир Высоцкий страшно спешил. Будто предчувствуя свою короткую жизнь, он непрерывно сочинял…»

«Спешил» — характеристика скорее отрицательная. По этому поводу есть стишок у Игоря Губермана:

Шума от слишком шустрой молодёжи нередко получается значительно больше, чем толку.

Тем, кто полагают, что Высоцкий удивительно много сделал, неплохо бы прикинуть, смогут ли они питаться тем, что сделал Высоцкий, одеваться в то, что сделал Высоцкий, и т. д. «Не хлебом единым жив человек» — это да, но реальная «потребительская ценность» Высоцкого даже в годы его наибольшей популярности составляла только доли процента в «потребительской корзине» среднего русскоязычного индивида. Даже если брать только эстрадную музыку времён Высоцкого, в ней было столько всего прекрасного и до сих пор впечатляющего, что Высоцкий против этого всего мало кто. Он был могучим только в одном узком жанре песенного фельетона. Большинство благ люди получают «безличностно» — игнорируя тех, кто за этими благами стоят как творческие личности или как простые работяги, но некоторые блага являются «именными», и люди в связи с ними дополнительно удовлетворяют свою потребность обожать и поклоняться, обусловленную инстинктом подчинения.

У Высоцкого нет ничего, что стояло бы рядом, скажем, с «Плотом» Юрия Лозы, или «Весенним блюзом» Сергея Трофимова, или «Мамаевым курганом» Александра Розенбаума. Ну, очень близко к тому — «Если друг оказался вдруг…», «Протопи ты мне баньку по-белому» и «Охота на волков» (редкие случаи, когда у Высоцкого получились самодостаточные мелодии).

Для излечения от высоцкомании можно проделывать следующее мысленное упражнение. Сначала представьте себе мир, в котором не осталось никакой музыки кроме музыки Высоцкого. Мир без Моцарта, Бетховена, Баха, Вивальди, Верди, Штрауса, Мендельсона, АББА, Smokie, Джо Дассена, Юрия Антонова и пр. Без похоронного марша, гимна Советского Союза, «Во поле берёзка стояла…», «Из-за острова на стрежень…» и т. п. Какой фильм ни включите, там исключительно музыка Высоцкого, на какие танцульки ни завалите, там пляшут под «А ну отдай мой каменный топор…» Ну как, немножко дискомфортно, не правда ли? Чуть задержитесь в этом состоянии, чтобы получше запомнить свои ощущения. Теперь мысленно начинайте разбавлять Высоцкого конкурентами. Разбавляете, разбавляете… Вот уже опустили его до каких-то там 10% присутствия, но от Владимир Семёныча вас всё равно заметно подташнивает, надо опускать дальше. Дошли до 1%, дышать стало легче, оскомина почти прошла, но хочется опустить ещё хоть чуть-чуть ниже. Только где-то на 0,3% вы начинаете чувствовать, что больше можно уже не стараться. Вот эти 0,3% (а то и меньше) приблизительно и есть настоящая доля его усреднённого места в русской музыкальной культуре. Сухой, так сказать, осадок после выхода из моды. Это немало: ведь даже Моцарт, как ни парадоксально, потянет хорошо если на 1% — потому что очень уж много всякого блистательного и без него.

Теперь о том, сможем ли мы жить в принципе совсем без Высоцкого. Да элементарно: потеря 0,3% хоть чего-нибудь физиологически не воспринимаема. Ни в каких построениях он не является незаменимым элементом конструкции: он ведь не Аристотель, не Дарвин и т. д. Не пишу «не Эйнштейн», потому что Эйнштейну наступали на пятки конкуренты. То же с Менделеевым и многими другими. По сути — почти со всеми.

Кто был в те времена помимо Высоцкого. Были, среди прочих, какие-то таинственные озорные неперсонифицируемые «одесситы». От них: «Сингарелла», «Жил-был старый Хаим», «Денежки» («Что случилось, я не знаю…»), «Ах, Одесса, жемчужина у моря…», «На Дерибасовской открылася пивная», «У Сони аманины» («Собирайтеся брюнеты и блондины») и много чего ещё. Некоторые песенки были совсем похабные, но задорные, смешные и фрондёрские — вроде песни про Садко.

О зависти к Высоцкому. Валерий Перевозчиков («Правда смертного часа») об артистах театра на Таганке:

«На совести у труппы — не только полное непонимание Высоцкого, но и активная — черная зависть… Не у всех, конечно, но…»