Александр Бурьяк - Владимир Высоцкий как гений песенного ширпотреба, сгоревший в творчестве ради излишеств

На что он мне — как я сейчас понимаю, вполне резонно — возразил, сказав, что тираж пластинок будет зависеть не от того, что там стоит фамилия Чёрного, а от того, что там будет фамилия Высоцкого. Я ему сказал, что его предложение меня совершенно не устраивает, и более того — обижает и оскорбляет. Я находился с Высоцким в состоянии спора, а он за моей спиной договорился с Геворгяном. Я ничего об их переговорах не знал, честно продолжал писать музыку».

В общем, композитор Чёрный по молодой горячей наивности не захотел стать музыкальным негром великого Высоцкого. Ну, Геворгян тоже не захотел негритосить. У Цыбульского там же:

«Видимо, и он отказался от предложения делить с Высоцким потиражные деньги за музыку, но зато был найден другой вариант — на конверте пластинки указано: „Слова и мелодии песен В. Высоцкого. Музыка Е. Геворгяна“.»

Попытки Высоцкого продать себя за границей как актёра таки имели место. Википедия:

«В мае 1979 года в учебной телестудии факультета журналистики МГУ Владимир Высоцкий записал видеопослание для американского актёра и режиссёра Уоррена Битти. Высоцкий рассчитывал познакомиться с ним и искал возможность сняться в фильме „Красные“, который Битти собирался снять в качестве режиссёра. Во время записи Высоцкий делает несколько попыток говорить по-английски, стараясь преодолеть языковой барьер.»

Телевизоры у него продавались успешнее. Возможно, Высоцкий не смог серьёзно заинтересовать собой кого-либо на Западе хотя бы потому, что имелась точная информация о состоянии его здоровья. В Высоцкого не было смысла вкладывать ни как в актёра, ни как в певца, ни как в «несоветского человека». Поэтому «без России я ничто» Высоцкого может рассматриваться и как простая трезвая констатация им своей коммерческой малоценности за границей.

Если бы Высоцкому удалось заинтересовать собой кого-то из нужных людей на Западе, мы бы, наверное, получили ещё одного невозвращенца: таки любил он материальное изобилие, свободу и пр. В отсутствие же коммерческого интереса Высоцкий профигурировал бы там как однодневная новость, не более того, зато в СССР он при этом растерял бы значительную часть поклонников.

На Западе Высоцкому пришлось бы начинать с нуля, вдобавок при наличии языкового барьера. Большой пропагандистской потребности в нём на Западе, по-видимому, не было, иначе потом хоть кто-то бы рассказал об уговорах, какие имели бы место. Возможно, Высоцкий смог бы устроиться «шестёркой» на радио «Свобода» (как Александр Галич), которое в СССР мало кто слушал. После советских аншлагов это переносилось бы очень тяжело.

Кстати, о сложностях продажи за границей тактично свидетельствует и Визбор («Он не вернулся из боя»):

«Однажды случилось странное — искусство, предназначенное для отечественного уха, неожиданно приобрело валютное поблескивание. Однако здесь, как мне кажется, успех меньше сопутствовал артисту.»

В общем, Высоцкий был чисто советским феноменом и оставался в СССР как заложник собственной советскости.

Ещё об отношении Высоцкого к возможности эмигрировать. Валерий Перевозчиков («Правда смертного часа»):

«М.Шемякин: „События в Афганистане потрясли его. Он с болью говорил, как потрясла его фотография девочки, обожженной советским напалмом. Закрыв лицо руками, он почти кричал:

— Я не могу после этого жить там! Не могу больше!“»

Американский напалм, выливавшийся на вьетнамских девочек, переносился Высоцким много спокойнее (кстати, определённо антивоенных песен у него нет). Была даже мечта открыть русский артистический клуб в Нью-Йорке (см. ниже).

«…в последние годы больше друзей и глубокого человеческого общения у В.В. было именно за границей — с теми, кого вытолкнули из страны; вынудили уехать… В.И.Туманов: „За границей Володя встречался с Максимовым, Коржавиным, Неизвестным, Некрасовым… Некрасова очень любил. Любил Синявского, много мне о нем рассказывал“.»

«Марина Влади (в телеинтервью): „У нас даже разговора не было об этом. Володя не смог бы жить незаметной маленькой жизнью (в Париже. — В.П.)… Он должен был жить в России, среди русских, питаться живым словом“. В книге „Владимир, или Прерванный полет“ Марина приводит (по памяти) отрывок из интервью В.В. в США (программа „Шестьдесят минут“ телекомпании Си-би-эс): „Уехать из России? Зачем? Я — не диссидент, я — артист… Я работаю со словом, мне необходимы мои корни. Я — поэт. Без России я — ничто“.»

«Говорил на эту тему В.В. и с Василием Аксеновым: „Он ко мне с Мариной приехал в Переделкино специально посоветоваться: — Как ты думаешь, стоит ли мне уезжать на Запад? Я здесь больше не могу — задыхаюсь“.

Володя еще связывал свои запои с пребыванием на Родине, наивно полагая, что там этого не будет. Во всяком случае, у него было ощущение недостатка кислорода. Он говорил, что, может быть, откроет русский артистический клуб в Нью-Йорке — именно в Нью-Йорке, а не в Париже. Насколько помню, я Володю активно отговаривал. Это было бы, как если бы Гагарин решил остаться на Западе или космонавт Леонов перелез из „Союза“ в „Аполлон“ и сказал: „Прошу политического убежища“.»

Высоцкий до последних своих дней никак не мог определиться, с кем он — с Советами или с США. Валерий Перевозчиков («Правда смертного часа»):

«19 июля — открытие Олимпиады. Еще зимой Высоцкий говорит, что к Олимпиаде надо бы написать несколько спортивных песен. Обижается, что его не пригласили ни на одно официальное олимпийское мероприятие…»

Марк Дейч (всё там же) об антисоветскости Высоцкого:

«И уж никак не шла ему тогда роль гонимого борца и правдолюбца. На нем она — будто с чужого плеча.»

«Кое-какая критика, конечно, в его песнях присутствует, но больше так, по мелочи. И все намеками да аллегориями: козлы разные с медведями и жирафы с попугаями. И мы, слыша в этих иносказаниях то, что нам хочется слышать, бешено аплодируем и восхищаемся смелостью автора. А восхищаться нечем. Смелость Высоцкого была строго дозирована, и существующего у нас порядка вещей практически не затрагивала.»

«Нашему высокому начальству просто не за что было гневаться на Высоцкого, ибо он никому и ничему не мешал. И какими бы кощунственными ни показались мои слова, не стану жертвовать истиной: Высоцкий был очень благополучным человеком. Сильное „я“ с уголовно-романтическим ореолом, отчетливо слышное в большинстве его песен, — попытка хотя бы в них казаться тем, кем их автор не был в жизни. Отсюда же — и безостановочное пьянство, добавляющее сияние к его ореолу: ну как же, убивал себя — то ли из протеста, то ли, как пишет автор предисловия к нью-йоркскому сборнику, из-за „ощущения постоянной неизбежной расплаты за сказанную правду“. Что касается протеста, то, если принимать за него неумеренность в возлияниях, половина нашего населения протестует, хотя и безуспешно.»