Феликс Хартлауб - В особо охраняемой зоне. Дневник солдата ставки Гитлера. 1939– 1945

В абсолютно темном, но просматривавшемся из прохода купе, скинув с себя униформу, расположились два длинных как жерди эсэсовца. На одном из них была коричневая майка, а на другом – модная шелковая спортивная рубашка.

В одном купе, зарезервированном для штабных секретарей-машинисток, еще горел свет – его обитательница, поглаживая пальцами цепочку на шее, была увлечена чтением какого-то романа, поднеся книгу чуть ли не под самый нос. Ее коллеги протестующе натянули на головы свои пальто, а одна ограничилась темными синими очками и, обложив себя подушками, уже крепко спала.

Другая половина вагона, как ни странно, состояла из деревянных отсеков «Организации Тодта» и дивизии «Великая Германия»…

Когда сопровождавшее курьера лицо через несколько часов проснулось, оно с удивлением обнаружило наброшенное на него второе одеяло, которое было тщательно подоткнуто в щель между мягкой спинкой и сиденьем. Бросились в глаза и другие заметные изменения, произошедшие в, как и прежде, ярко освещенном купе. Проем в проход вагона оказался занавешенным промасленной бумагой, закрепленной между багажными сетками, которая тихо шуршала под воздействием сквозняка. На полу лежал последний номер газеты «Фёлькишер беобахтер» [62] «Фёлькишер беобахтер» (дословно «Народный обозреватель») – немецкая газета, являвшаяся с 1920 г. печатным органом НСДАП. Издавалась сначала еженедельно, а с 8 февраля 1923 г. – ежедневно. Последний номер вышел 30 апреля 1945 г. , на котором уютно расположились шлепанцы и высокие сапоги гауптмана.

Свои же собственные ботинки сопровождающий обнаружил лишь после долгих поисков у стенки купе, прижатыми к трубам отопления. Голова же господина гауптмана свесилась на грудь и раскачивалась из стороны в сторону при толчках поезда, что, однако, не прерывало ритма его мирного и абсолютно безмятежного похрапывания. Поскольку портфель с документами нигде не просматривался, то можно было предположить, что он использовал его как подстилку, положив под подголовник. Свое тело гауптман прикрыл лишь до пупка, а его грудь в белоснежной рубашке мерно поднималась и опускалась при вдохе и выдохе. Причем туго натянутые полоски подтяжек брюк, казалось, являлись частью его мускулатуры.

Поскольку купе, по-видимому, не запиралось, то обе ручки двери были плотно связаны между собой шнуром, чей конец терялся за подголовником. Его разматывание оказалось довольно трудным делом. При этом промасленная бумага не раз касалась лица господина гауптмана, что никоим образом не нарушало его сна.

Рано утром господин гауптман был уже на ногах. Он побрился и стал благодушно смотреть в окно на коров, пасшихся на лугах Восточной Пруссии, от которых под мягкими лучами утреннего солнца шел пар, на места сбора урожая картофеля, на красиво окрасившиеся в осенние краски леса, воинственную мощь мелькавших за окном средневековых орденских замков, построенных в готическом стиле. Недалеко от станции К. на строго определенном участке пути гауптман принялся паковать свой багаж. Однако вопрос о местонахождении портфеля с документами все еще оставался открытым. После того как поезд проследовал мимо безлюдного хутора, возле которого у железнодорожной насыпи виднелось длинное низкое кирпичное здание, он стал застегивать свой поясной ремень.

Когда паровоз остановился на корреспондирующей станции, где части пассажиров предстояло пересесть в доисторическую дрезину, на которую надлежало перегрузить и некоторую долю багажа курьерского поезда, господин гауптман Д. вышел на перрон, привлекая к себе внимание своей колоссальной фигурой и начал самым дружелюбным голосом командовать. При этом его спину прикрывал прорезиненный плащ.

Одновременно гауптман обменивался крепкими мужскими рукопожатиями с одними людьми и царственно приветствовал поднятием руки различных гражданских лиц, железнодорожников, партийных работников и военнослужащих вермахта. Иногда же он делал такие движения корпусом, какие у людей с нормальной комплекцией должны были расцениваться как поклон.

При этом он был далек как от проявления излишнего рвения, свойственного ординарцам и престарелым офицерам, так и от требующих большого пространства проявлений амбиций высокопоставленных вельмож. Последних он напоминал больше своими величественными жестами при приветствии.

От гауптмана Д. не могли оторвать взгляда даже высохший от старости генерал со смешной белой козлиной бородкой, о чем-то перешептывавшийся с полковником люфтваффе, и невысокий с похожей на пергамент кожей профессор в высокой шляпе, прибывший по особому распоряжению на совещание к фюреру для доклада о новых приемах стрельбы. Однако в целом в своем поведении гауптман Д. придерживался золотой середины между скромностью, предписанной полностью соответствовавшей его облику должностью, и значимостью, которую ему придавала принадлежность к высшим кругам военной пирамиды. Кроме того, на поведение этого величественного курьера накладывало отпечаток и его этически-религиозное мировоззрение.

По ночам ветер дул сильнее, чем днем. По крайней мере, это ощущалось по более громкому шуму деревьев, особенно во время второй смены караульных. От собачьего холода зуб на зуб не попадал. Иногда холод настолько усиливался, что становился почти непереносимым. При этом наибольшую угрозу создавали тополя, грозя каждую минуту упасть под порывами ветра. Хорошо еще, что от часовых их отделяло не менее шестидесяти метров. И чем меньше на них оставалось листьев, тем сильнее и тревожнее становился производимый ими шум.

Но это только так казалось. На самом же деле шум исходил от кусков жести, со временем отошедших от крыш и бьющих друг по другу. Причем с каждой неделей этот звук все усиливался и делался грознее. От них отражалось сияние месяца, чьи лучи концентрировались на этих листах кровли, как бы предупреждая, что вскоре что-то должно произойти. Не случайно же тысячи древесных листьев каждую ночь подвергались обстрелу этих лучей.

Возле могучего дуба стали концентрироваться опавшие листья, словно создавая некое оборонительное сооружение, которое по большей части поглощало шелест и прочий шум листвы, погружая ее в зимнюю спячку. На ветках же, которые это дерево с себя сбросило, в лунном свете стали блестеть места слома.

Это одинокое высокое дерево возле места общего пользования вообще смотрится несколько подозрительно. По мнению штабс-ефрейтора, бронированная разведывательно-дозорная машина противника его сразу же обнаружит и обстреляет из пулеметов, поскольку в кронах таких деревьев всегда что-то спрятано.