Феликс Хартлауб - В особо охраняемой зоне. Дневник солдата ставки Гитлера. 1939– 1945

И тогда я буду очень рад снова увидеть вас, фрейлейн Раушколь. Но много времени вам уже уделить не смогу. Ведь вы и не подозреваете, что из странного и малозаметного сотрудника, ответственного сейчас за ведение журнала боевых действий, вырастет ответственный руководитель, отвечающий за развитие истории рейха. Эта история мне тоже представляется как мечта, но мечта совершенно ясная и последовательная…

Знаете, когда человек начинает на себе ощущать груз великой исторической миссии, и его подхватывает водоворот власти, то тогда ему из него уже не выбраться. А когда наступает судьбоносный момент соединения в единое целое всех обстоятельств…

С одной стороны, я был совершенно чист, а с другой, ведя журнал боевых действий, являлся глубоко посвященным в государственные и военные заветы фюрера. Это и предопределило мое избрание. Конечно, вы можете присоединиться к нам, если вас не пугает большой объем работы. Работы фанатичной и беспощадной. Там у нас, к сожалению, не будет салона-парикмахерской, да и офицерская столовая не станет функционировать в таком же режиме, как здесь. Ведь я распорядился передать денежное содержание обер-фельдфебеля войскам. И это явилось моим первым шагом на ответственном государственном посту.

Единственную роскошь, которую мы можем себе позволить, – это настоящий кофе. Ведь, когда я пришел к власти, то первым делом распорядился конфисковать его запасы, имеющиеся на территории рейха. Однако, к сожалению, этот напиток могут употреблять только те, кто интенсивно работает по ночам. Но пусть вас это не пугает. Сейчас мы срочно разрабатываем специальный препарат, снижающий до минимума потребность во сне. Но вы, насколько я помню, всегда довольствовались кратким ночным отдыхом…

Действительно, когда я засиживался за работой далеко за полночь, а затем на короткое время выходил на свежий воздух, дыша им у двери барака возле невидимого часового, или после обсуждения обстановки у фюрера, когда планшетисты сворачивали хрустящие карты и офицеры генерального штаба потягивались, выпрямляя руки, мне в голову приходили интересные мысли. Они посетили меня и во время подъема под палящим солнцем по безлюдным склонам Вацмана [61]. Именно тогда у меня возникло абсолютно четкое понимание, что я, и только я могу возглавить новое правительство. Как ни странно, все это произошло непостижимо быстро, минуя всякие предварительные инстанции.

Все свелось к простому алгоритму – встреча, короткий изучающий меня, порой против своей воли, взгляд, затем поглаживание лба, и через мгновение сдергивание с головы фуражки с рассматриванием ее тыльной стороны. Затем раздались слова:

– Итак, это вы! Идемте скорее со мной!

Сопровождавшие лица этого слышать не могли, но сопротивляться даже не пытались. Пожимая плечами, они бормотали что-то о чемоданах и своем отъезде».

«Он» так увлекся своими мечтами, что даже не заметил, как оказался в бункере фюрера. При этом никто не спросил у него пароля и не обыскал.

В глаза бросились глубокие мягкие кресла, букет гладиолусов, портрет Бисмарка с насупленными бровями и выпученными глазами и бьющий по ковру хвост волкодава. И тогда у него в мозгу появилась новая мысль:

«Я больше не способен на это. Мои силы итак на пределе. Лучше скажите, а что вы думаете по этому поводу…»

Гауптман Д. каждую вторую или третью ночь появлялся в особо охраняемой зоне в качестве офицера связи генерального штаба при главнокомандующем сухопутными войсками вермахта. Широкоплечий, с крестом на шее и неуклюжий, он походил на кухонный шкаф и явно не соответствовал современным требованиям. Никто бы и не заподозрил, что этот человек является важным винтиком самого ловкого и быстрого в мире аппарата управления. Однако в присущей ему бесстрашной манере он медленно, но неуклонно постигал последствия навязанного ему нового образа жизни и в результате основал порядок действий офицеров курьерской службы, методически его развивая и совершенствуя.

Гауптман не собирался просто так вычеркивать из жизни ночь, сидя в купе, отведенном для курьеров, а научился ее как бы перепрыгивать и игнорировать, повесив на крюк свой китель и развязав шнурки ботинок. Рассматривая преодоление ночи как важнейшую задачу, он предпринимал все возможное, чтобы устроиться поудобнее и хорошенько выспаться. Его пример послужил хорошим уроком для двух других офицеров курьерской службы, с которыми он строго по графику чередовался, а также для команды сопровождения, следовавшей в соседнем купе. С тех пор никто из офицеров курьерской службы не мог вырваться из этой системы и объяснить, для чего наряду с проводными, телеграфными и радиосредствами передачи приказов требовался еще и человек.

Не менее важным, по его мнению, являлось и решение задачи по регулировке подачи в купе воздуха. По этому поводу гауптман тоже имел свое особое мнение, заявляя:

– Нельзя считать проносящийся вдоль поезда воздух абсолютно здоровым. Совсем наоборот. Это во многом уже использованный русскими запыленный воздух. Вы даже представить не можете, насколько грязным делом является поездка по железной дороге. После каждой такой поездки мне приходится менять нижнее белье и подвергать себя всевозможным очищающим процедурам. Например, я начал несколько раз на дню промывать себе ноздри. Возможно, вы находите это странным, но вы не представляете, с какой жадностью я дышу свежим воздухом. Теперь же я использую время для систематического отдыха. Мне кажется, что вы не будете отрицать, что грядет день, когда потребуются все мои силы. Раньше я писал книги, превращая ночь в день многие годы. Но теперь мне претит даже чтение. Я не могу для этого сосредоточиться. Уж и не знаю, понимаете ли вы меня.

После такого заявления огненная полоска, оставленная на его лбу фуражкой, начинала покрываться капельками пота, а белое, лоснящееся от хорошей еды лицо – мягко поблескивать. При этом коротко подстриженные волосы напоминали серую бесформенную щетку. Причем на остальной части головы никаких выпуклостей не наблюдалось, что только подчеркивало его бычий затылок.

Роговая оправа очков гауптмана отсвечивала янтарем, а светлые глаза под ними казались гораздо больше, чем на самом деле, и дружелюбно смотрели на собеседников. При этом густые брови как бы служили продолжением щетки его волос, нависавшей надо лбом, а массивные, поросшие светлыми волосами руки покоились на слоновьих коленках. Ну прямо настоящий германский Зевс, олицетворявший собой подлинное германское мужество!

Что же касалось положения дел на фронтах, в этом вопросе господин гауптман был совершенно спокоен. Только превосходство противника в воздухе несколько омрачало его мысли, и он страстно желал найти способ устранения такой ситуации, о чем постоянно заявлял в офицерской столовой главного штаба вермахта обступавшим его со всех сторон профанам и непосвященным. Во всем же остальном гауптман старательно избегал излагать подробности складывающегося положения. Постоянные перемены в обстановке с точки зрения его этическо-религиозного мировоззрения могли только ввести людей в заблуждение. Он нисколько не сомневался в исходе разворачивавшихся грандиозных сражений.