Феликс Хартлауб - В особо охраняемой зоне. Дневник солдата ставки Гитлера. 1939– 1945

Из майора в рядовые артиллеристы. А ведь этот господин являлся до призыва из резерва директором одной известной химической фабрики. И это происшествие заставило крепко задуматься всех остальных майоров резерва в особо охраняемой зоне. В общем, создавалось впечатление, что все они стали работать словно в водолазном колоколе, и к тому же подвергаться самым изощренным притеснениям. Образно это можно представить так, как будто для подачи специального питания для них стали использовать бронированные шланги, а каждый их шаг просвечивать прожекторами мощностью несколько миллионов свечей, создавая в особо охраняемой зоне особые условия давления.

Внутри этого колокола пили шампанское, предавались безмятежному послеобеденному сну, ощущая свою незаменимость и пребывая в уверенности своевременной эвакуации своих семей и в том, что фронт, несмотря ни на что, все еще держится и, конечно же, сюда не докатится.

Снаружи же давление тоже было несколько иным. Его создавал воздух бункера, замаскированные бараки и чистое небо над головой. И мы даже начинали испытывать тоску по звукам выстрелов зенитных орудий, желая ощутить заряд энергии и волны давления из другой особо охраняемой зоны и мучаясь от их неожиданных перебоев, когда собственное мышление вынуждено было отключаться.

Однако на нас давило осознание того, что на яркий свет над нами неумолимо наползала непроглядная темень, исходившая от большевистской опасности для всего мира, болтовни заграничных радиостанций о военных преступниках, к которым их руководители, естественно, не относились. И это несмотря на разрушенные бомбежками предприятия и арестованное правление «Дойче банка».

Равновесие между двумя довлеющими воздействиями порой нарушалось, и для его восстановления требовалось найти дополнительные средства. Не случайно капитан медицинской службы выдавал успокоительные таблетки или снотворный порошок, ведь в особо охраняемой зоне недостатка в медикаментах не ощущалось.

Возможно, все это каким-то образом сдвинулось бы с мертвой точки, если бы пришлось отсюда улепетывать. Однако дороги здесь походили на полосу препятствий для новобранцев, и их было слишком много, чтобы избрать правильную в опускавшейся мгле. Поэтому и появлялось это озабоченное выражение на лицах здешних обитателей, а в таком виде выставлять их фотографии в витринах на берлинской Курфюрстендамм, как и у озера Альстер на улице Юнгфернштиг в Гамбурге, было уже нельзя.

А раньше они там висели, создавая своим мягким благостным взглядом впечатление полного благополучия у прохожих. Ведь этот взгляд на их просветленных и гладких лицах как бы говорил об их способности заглядывать в будущее и решимости вносить свою лепту в процветание нации. Теперь же потребовалось бы написать под фотографиями небольшое разъяснение: «Его внешность изменилась в результате трехлетнего воздействия особых условий давления в штаб-квартире фюрера!»

Повар уже хотел идти спать. Надев домашние тапочки на голые ноги и заложив руку с поварешкой за спину, он беспрестанно тер глаза. Возле коммутатора у буфета, наморщив лоб от усердия, хозяйничал заведующий столовой фельдфебель. Последний что-то пробовал чайной ложечкой. Не исключено, что свой знаменитый крюшон. Причем весь секрет при его изготовлении заключался в огромной добавке апельсинового и лимонного сока в явном желании подчеркнуть единение с фюрером, который, правда, пил только яблочный сок.

Фельдфебель по-отечески поприветствовал позднего посетителя, не отрывая взгляда от супницы. На его гладком цветущем лице не отмечалось и следа усталости. Маленькие золотистые завитушки волос масляно блестели, словно их хозяин только что посетил парикмахерскую. При этом он смочил их всего лишь водопроводной водой. Сквозь них просвечивала розовая кожа его черепа. В общем, это была самая забавная прическа, которую «он» видел у мужчин, чем-то напоминавшая ту, которая изображалась на монетах у императоров поздней античности.

Подбородок фельдфебеля, нависавший над серебряным кантом его воротника, действительно имел сходство с римскими императорами. Глядя же на него в целом, поневоле на ум приходило сравнение с временами Наполеона, чему в немалой степени способствовал высокий стоячий воротник его собственного изобретения. Этот воротник придавал фельдфебелю особо воинственный вид и создавал впечатление о нем, как о человеке долга. После затянувшихся вечеринок в семь часов утра, гладко выбритый, бодрый и свежий, он был уже на своем посту, чтобы обслужить отдельных офицеров сопровождения и курьерской службы, этих бедолаг, которым постоянно приходилось вставать ни свет ни заря. Причем эту обязанность фельдфебель не доверял никому.

Рядом с ним, сверля глазами блестящий потолок, со своими домашними по телефону разговаривал новоиспеченный кавалер ордена Рыцарского креста. Еще не было решено, в каком отделе штаба ему предстоит работать, и пока он просто присматривался. Поставив одну ногу на ящик, где хранился соус, этот орденоносец непрерывно раскачивал коленом. При этом кожаная вставка на его брюках неприятно скрипела.

– Меня здесь встретили просто великолепно, – хвастался этот человек по телефону. – Что? Какова обстановка?

Тут фельдфебель попытался что-то прошептать ему в свободное ухо, но болтун ничего не понял. Скользнув взглядом по его кудряшкам и забыв о необходимости соблюдения правил ведения телефонных переговоров, он внезапно пробурчал:

– Положение? Все не так страшно. Скоро все наладится. А вы как думаете? Что? Вилкавишкис? Да нет же, это просто прорыв разведывательных групп. Мы их быстро ликвидировали. Когда-нибудь этот колосс должен же остановиться. Что? Как с продовольствием? Отлично. Должен сказать, что рюмка коньяку здесь для нас всегда найдется, а чего стоит один только фельдфебель на кухне… Алло, кто вы такой? Немедленно освободите линию, алло!

Тогда фельдфебель, умевший, когда нужно, отбросить свои приличные манеры, отобрал у орденоносца трубку и аккуратно, но решительно положил ее на рычаг. Сделав вид, что ничего особенного не произошло, он произнес:

– Прошу вас, господин.

С этими словами фельдфебель зачерпнул стакан холодного крюшона и с жестом, достойным императора, поставил его перед орденоносцем.

В это время снаружи на пути к столовой послышался веселый смех. Явно различался голос фрейлейн Раушколь, которая что-то весело рассказывала. Видимо, не выдержав быстрой ходьбы, она замедлила шаг, пробормотав:

– Я сейчас просто упаду.

Через мгновение на кухню, держась за руки и пошатываясь, буквально ввалились капитан медицинской службы и фрейлейн Раушколь. При этом девушка, хотя и смеялась, дышала с трудом.