Феликс Хартлауб - В особо охраняемой зоне. Дневник солдата ставки Гитлера. 1939– 1945

Война является неким абсолютом, и ее следует рассматривать как нечто целое, не раскладывая на отдельные фрагменты, но и не теряя при этом перспективы. Начало войны, встреченное с восторгом, тоже является неотъемлемой составной частью этого целого. Этот восторг до конца не прошел и до сих пор находит свое отражение в изящно сложенных салфетках, которые заведующий кухней фельдфебель аккуратно выставляет впереди столовых приборов. Причем сегодняшний день ничем не отличается от других, уже ставших достоянием истории.

Увядшая листва лежит на дорожках, по которым все спешат в столовую на обед. При этом создается ощущение, что так было всегда. Легкая изморозь по утрам по-прежнему имеет синие и розовые оттенки, а по вечерам все так же скупо светит месяц, освещая сладковатый дымок, вьющийся из ящика для золы возле сауны. И все это, как и прежде, окружает таинственная, какая-то волшебная тишина, висящая над зеленью лужаек, хотя они уже и были изрыты при возведении «Организацией Тодта» блиндажей, а также при прокладке трубопроводов и полевых железнодорожных путей. Эту идиллию не нарушают также сотни протоптанных тропинок.

При этом тогда мы зацепились за Днепр в России и реку Вольтурно в Южной Италии, держа фронт, начиная от Пет-само в Финляндии и кончая испанской границей. Крепость под названием «Европа» была полна решимости обороняться под управлением верховного командования вермахта. Еще стояли целыми многие немецкие города, и письма из дома шли без задержки, хотя их настрой и несколько изменился. Но это опять-таки не имело никакого значения.

Содержание писем перемалывалось обстановкой, царившей внутри особо охраняемой зоны, и, проходя через нее как сквозь фильтр, превращалось в бесцветную и равнодушную водичку. Сужение фронтов и начавшееся брожение в городах нас здесь, по сути, совершенно не касалось. Это являлось вполне «нормальным процессом», ведь Земля, когда она представляла собой еще сгусток газов, тоже была в десятки раз больше. Постепенное же ее сжатие не привело к исчезновению планеты и не помешало сохранению ее ядра. А в ядре, о чем многие даже не догадываются, существует полое пространство, наполненное особо сжатым мягким и, возможно, очень изысканным воздухом. И там время тоже течет иначе, чем на поверхности, а законы природы – расширение, компрессия, центробежная сила и другие, как бы они ни назывались, – противоречат друг другу.

Еще год назад лица у большинства местных обитателей были совсем иные, но на это тоже никто не обращал внимания. Здесь было только несколько фигур, олицетворявших собой действительность и формировавших здешнюю атмосферу. Фигуры же второго и третьего ранга погоды тут, естественно, не делали. Но их отправлять на фронт никто не собирался.

Не трогали и совсем малозначащих лиц, к которым относились, например, печальные и с отвисшими щеками старожилы в фуражках, из года в год подметавшие дорожки от листвы. Больше они явно ничего не умели. Один такой дворник жил в чаще древних елей за курьерским пунктом в небольшой деревянной избушке, рядом с которой располагался крольчатник.

К числу постоянных обитателей принадлежал и заведовавший кухней фельдфебель с манерами как у пастыря и бесчисленными блестящими кудряшками на голове, а также обер-фельдфебель интендантской службы. К старожилам относился и гнусавый, вечно кислый генерал с больным сердцем, являвшийся заместителем заместителя крупного начальника. Он еще летом перед Сталинградом и даже перед началом войны с Россией предупреждал о грозящей катастрофе, а теперь постоянно хотел уволиться по состоянию здоровья или по непригодности. Однако его не отпускали, и он продолжал брюзжать, указывая на изменившееся соотношение сил.

К таким же старожилам относился также молчаливый штабс-ефрейтор из курьерского пункта с отстрелянным или отрубленным пальцем и красной в желтую полоску папкой с секретными документами под мышкой. Этот ефрейтор имел странную привычку втягивать голову, как будто на улице шел дождь. К ним принадлежал и кухонный пес Путци, который с начала войны на самом деле был уже четвертым Путци по счету. Первоначально этот шпиц принадлежал давно осужденному итальянскому военному атташе Маррасу. Была еще и очень умная такса адмирала С., пребывавшего в Швеции или уже умершего.

Стоит упомянуть также ответственного за военный дневник фюрера, который, несмотря на отменное питание, становился все худее и прозрачнее. Вскоре он оказался не в силах открыть даже дверцу несгораемого шкафа.

– Так вы скоро превратитесь в привидение и будете пугать русских экскурсоводов, когда они станут водить здесь американских туристов, – пошутил как-то молодой ротмистр, относившийся в ведомству управления внешней разведки.

Этот милый ротмистр сначала был офицером связи, потом короткое время провел на фронте, а теперь служил при штабе 70-го корпуса [57], сглаживая разногласия между фантазерами-генералами и генералом артиллерии при верховном командовании сухопутных сил вермахта и многими другими.

Стоит упомянуть и одного симпатичного и остроумного парня, который был настоящей душой компании и всегда собирал вокруг себя людей в углу офицерской столовой, откуда постоянно доносились взрывы смеха.

Как-то раз к ним подошел генерал Х. со своей тросточкой, чтобы тоже принять участие в веселье. Однако этот генерал, больше походивший на домового, чем на начальника, не принадлежал к этому неприметному, но веселому кадровому персоналу, на котором, собственно, и основывалась вся жизнь этого штаба. Вскоре его в особо охраняемой зоне уже никто не видел – на блистательном лимузине он отправился вслед за другими бравыми начальниками с не менее лихими указаниями. Исчезли и эксперты абвера с землистыми лицами вместе с высококлассными машинистками, делавшими невероятное количество ударов в минуту и, по слухам, вышедшими в течение четырех недель замуж. Не стало видно и носившей знаки различия ефрейтора-поварихи из берлинского отеля «Адлон», а также массажистки с Курфюрстендамм…

«Он» в любое время дня без всяких раздумий и без взгляда в окно, чтобы сориентироваться по солнцу, легко мог сказать, который час. Конечно, не с точностью до минуты и секунды, как по радио, но вполне достаточной для ориентации по времени. Кроме того, «он» точно мог назвать уровень атмосферного давления, ориентируясь по каким-то ему неведомым признакам.

Кривая, характеризовавшая показатели царившего в особо охраняемой зоне настроения, за исключением совсем малых отклонений, всегда оставалась неизменной. Только по утрам всегда наблюдался некоторый всплеск.