Феликс Хартлауб - В особо охраняемой зоне. Дневник солдата ставки Гитлера. 1939– 1945

Все так же в строго определенный ранний утренний час приходила почта. Следовал быстрый ее просмотр, после чего листочки бумаги комкались или рвались на мелкие кусочки. Затем все окончательно просыпались, и начиналось самое плодотворное рабочее время, продолжавшееся до обсуждения обстановки у фюрера.

Тогда кривые на осциллографе времени на короткий срок превращались в прямые линии, а затем на нем вновь появлялись нервные всплески. Перед едой делалась всеобщая попытка все решить и вновь завести механизм военной машины, но вскоре энтузиазм пропадал, желудок напоминал о себе, и наступал обед, после которого на осциллографе опять шла прямая линия, но уже более четкая и серебристая. В это время следовало особенно следить за своими высказываниями и движениями.

Затем кривая напряженности спадала и уходила в минус, образуя напоминавший ванну провал, означавший послеобеденный отдых, длившийся в особо охраняемой зоне два-три часа. В это время большинство ее обитателей ложились на постель, и наступала глубокая тишина, более полная, чем ночью. Потом на осциллографе наблюдался плавный всплеск, и наступала пора прогулки, которую большинство избегало. Затем, когда проходило бурное заседание под кварцевой лампой, линия начинала резко подниматься, а потом вновь шла спокойная прямая с небольшими всплесками, когда фрейлейн Раушколь осуществляла диктовку указаний. Вечером же кривая постоянно менялась, и, наконец, наступал час относительной свободы, когда большинство обитателей особо охраняемой зоны ложились в заранее разобранную постель. Однако порой наблюдался и лихорадочный всплеск, означавший ночную работу, результаты которой на следующее утро надлежало кропотливо сократить и исправить.

Иногда в полночь наблюдалось несколько неожиданных зубцов в виде песчаных башен на пляже. Это находило выход напряжение, возникавшее при просмотре кино, что напоминало внезапную смену теплого воздуха на арктический холод. Все быстро устремлялись в офицерскую столовую, чтобы успеть до ее закрытия промочить горло рюмкой коньяка и чашечкой обжигающего кофе. Но порой некоторые бросались паковать вещи, тщательно осматривая, не забыто ли что-нибудь важное, а если такое обнаруживалось, то вскрывали ящики картотек, которые всегда были заперты на случай внезапного нежелательного проникновения. Однако вскоре весь этот ажиотаж заканчивался, и все с облегчением буквально падали в кровать от изнеможения.

Обычно человек быстрее стареет от стрессов, но здесь они полностью отсутствовали. Тут ни разу не прозвучал ни один резкий выстрел, не разорвалась ни одна бомба. Это была такая странная избирательность, которая ставила в недоумение всех новоприбывших. В известной степени даже отсутствие отпусков имело свои преимущества, ведь за пределами особо охраняемой зоны сразу было бы заметно, что отпускник живет в совсем иных условиях, чем обыкновенные люди, под своеобразным стеклянным колпаком. Его выдали бы холеные руки и лоснящееся от сытости лицо.

Длинное письмо из дома, содержавшее описание различных ужасов, последствий воздушных налетов, а также бесконечные заверения в том, что они не теряют надежды и сохраняют веру в высшее руководство и провидение, все еще лежало без ответа. «Он» не знал, что ответить по поводу того, что повозка прачечной и паром через Майн, из которого постоянно приходилось вычерпывать воду консервной банкой, были обстреляны штурмовиками. У него не было слов, чтобы описать свои чувства по поводу того, что во время налета штурмовиков пожилой супружеской паре С. пришлось укрываться в зарослях мокрой крапивы возле плотины, а лучший друг его семьи директор Т. лишь чудом остался жив. А дело было так: Т., как всегда, рылся в семейных бумагах в несгораемом сейфе, как вдруг внезапно рядом с ним обрушилась часть потолка. После этого на лестнице его чуть было не смыла настоящая стена воды, возникшая из-за разрушенной водонапорной башни. Директор и глазом не успел моргнуть, как вода стала доходить ему до груди. Тем не менее это не помешало ему в тот же вечер отправиться во Франкфурт на заседание наблюдательного совета и пережить еще две воздушные тревоги во время следования.

Конечно, здесь, «наверху», обо всем этом было известно во всех мельчайших подробностях. И, чтобы узнать о них, ему требовалось сделать всего пару шагов по проходу к управлению люфтваффе и взять там соответствующие донесения. Тем более что девушки там были весьма обходительными. Кроме того, «он» и так постоянно прослушивал вполуха все их разговоры, когда они разбирали донесения, ведь стены здесь были очень тонкими.

Однако «он» не мог сказать, что внутренне сопереживал всем этим мелким происшествиям. Здесь принимались в расчет только крупные события, ведь в этом и заключалось предназначение сотрудников особо охраняемой зоны. К таким событиям относились, в частности, происходившие в течение нескольких дней крупные воздушные сражения с противником, в которых с неприятельской стороны принимало участие великое множество самолетов.

Тем не менее в особо охраняемой зоне извлекли из всего этого новый опыт. Правда, он касался лишь ночной охоты на кабанов. Потом длительное время все умы были заняты гидрогенизационными заводами по выработке жидкого топлива из угля и им подобными задачами. Однако к деталям и подробностям все, находившиеся под стеклянным колпаком, по-прежнему испытывали известное отвращение, и до отдельных переживаний никому не было никакого дела.

В офицерской столовой, насколько это можно было видеть со стороны буфета, все еще горело несколько настольных ламп, и клубы сигарного дыма плыли в определенном направлении – где-то оставили открытым окно как своеобразный намек для тех, кто опять не мог закончить трапезу. На этот раз ими оказалась группа майоров резерва, среди которых выделялся дядя М., издавший возглас, похожий на крик хищной птицы.

С прямыми, как палки, спинами господа восседали в огромных мягких креслах, чем-то напоминая мумии. От последних их отличали, пожалуй, только редкие движения руками над столешницей, где в поблескивающих рюмках плескалось коричневое золото остатков ликера. В клубах дыма их лица казались почти черными. Странные, однако, вещи происходят здесь – лица расплываются, и кажется, что они больше не принадлежат своим хозяевам. При этом выражение глаз у некоторых является каким-то потусторонним и злым. Затылки у них незаметно превращаются в бычьи, где образуются вмятины, свидетельствующие о переживаемом застое умственного развития.

Они прошли медленный, но неотвратимый процесс деградации или, если угодно, метаморфозы. Иногда создается впечатление, что события 20 июля полностью перевернули их сознание и привели к его полной деформации. Об этом свидетельствовал хотя бы случай с дежурным майором резерва, который проглядел в радиограмме Роммеля намерение к отступлению. Настолько оно было высказано иносказательно.