Лариса Богораз - Сны памяти

Мне даже дали адрес, где я могу устроиться на квартиру; дали пять рублей взаймы, до получения денег от родных; отрядили со мной милиционера — не в качестве конвоира, а провожатым, мешок донести.

Когда я закончила ссылку и освободилась 11 декабря 1971 года, в милиции мне была дана справка, в которой, между прочим, значится: «Освобождена из-под стражи в зале суда»…

За прошедшие тридцать лет многократно рассказывалось и мною, и некоторыми другими участниками и свидетелями демонстрации 25 августа 68 г. против военного вторжения в Чехословакию об этой демонстрации. Но снова и снова журналисты задают одни и те же вопросы: «Да как вы на это решились? Страшно ли вам было? Вас били? Понимали ли вы неизбежные для себя последствия? Кто первый это придумал? Кто участвовал? Где и в каком порядке вы сидели?» … И т. д., и т. п. Ну, прямо, как на допросе! И вопросы почти те же. Отвечать на эти вопросы давно надоело, стало просто скучно. Но поскольку спрашивают все же не следователи, а, как правило, милые мне люди, я считаю своим долгом отвечать и, более того, вот этому милому человеку скажу то, чего, кажется, не говорили еще другим.

Сегодня почти каждому гражданину России известно, что с 1917 г. в стране (в СССР) началось разрушение и распад правовой системы и законности. Как это происходило, рассказано в нескольких специальных работах. Началом возрождения системы права можно считать, на мой взгляд, отнюдь не процессы хрущевских политических реабилитаций и даже не перестроечные реабилитации жертв политических репрессий, а политические судебные процессы 60-х — 80-х годов.

Пожалуй, первым таким процессом, как и началом возрождения многих других сфер культуры, растоптанных Октябрьской революцией 1917-го года, стал суд над писателями А. Синявским и Ю. Даниэлем в 1965 г. За ним — и в связи с ним — последовали другие политические судебные процессы: «процесс четырех» (А. Гинзбурга, Ю. Галанскова, А. Добровольского и В. Лашковой), В. Буковского, В. Делоне и Е. Кушева и другие. Некоторые из них мне отлично, до деталей, известны. Но и тогда — в 60-е — 80-е годы наиболее значимым я считала суд над демонстрантами августа 68-го г. Таким он остается и в моем сознании, и в моих ощущениях до сих пор.

Конечно, многие сочтут, что тут причина простая: ведь в этом процессе я была одной из пяти обвиняемых и одной из участниц самой демонстрации.

Готова поклясться, что дело не в этом.

Мы, все пятеро, получили обвинительные приговоры, каждого из нас приговорили к той иди иной мере наказания. По три года лишения свободы получили Володя Дремлюга и Вадим Делоне. Пять, четыре и три года ссылки дали соответственно Павлу Литвинову, Ларисе Богораз, т. е. мне, и Косте Бабицкому. Через год еще одна демонстрантка, Наташа Горбаневская, была заключена в тюремную психбольницу. Так или иначе, родное государство расправилось с каждым из демонстрантов, по мере своих возможностей, испортило жизнь каждому из нас.

Но проходят годы, а у меня все более крепнет ощущение, что не государство вышло из этого турнира победителем, а мы, приговоренные и наши защитники, победили государство — вместе со всей его репрессивной машиной, с его «следователями», «судьями» и «прокурорами». Вот это чувство победы права над силой, видимо, останется со мной до конца моих дней. И это гораздо более сильное переживание, чем сама демонстрация 25 августа.

И все-таки, почему я считаю этот судебный процесс таким значимым в ряду многих других политических процессов 60-х — 80-х годов?

И многие другие процессы были шиты, как говорится, белыми нитками, обвинение оставалось недоказанным, приговоры стряпались отнюдь не в совещательных комнатах судов, а в более высоких инстанциях, судебная процедура (а до нее и следственная) то и дело грубо нарушалась; не говоря уж о том, что сама формула обвинения являлась нарушением всех международных норм (в частности, ратифицированного СССР Международного пакта ООН о гражданских и политических правах), а также и законов СССР.

И в других процессах обвиняемые нередко не признавали свою вину, отмечая нарушения процессуальных норм. Иногда их позицию поддерживали и адвокаты. Об этом говорили обвиняемые и на других судебных процессах.

Но суд над демонстрантами стоит особняком в этом славном ряду.

В чем же его особость?

Каждый из политических процессов, о которых речь, защищал какое-либо из прав человека — право на получение и распространение информации или право на свободу совести или на свободу передвижения и так далее… Обвиняемый, его адвокат — защищал это право, которое нарушало государство, привлекая того, кто им воспользовался, к уголовной ответственности.

А на суде над демонстрантами суд — и общество! — столкнулись с совершенно новым и неожиданным явлением: обвиняемые и их защитники выступили в защиту не только конкретного права человека, а в защиту Права самого по себе, Права как существенного достижения человеческой цивилизации, «самого святого, что есть у Бога на земле» [10].

Последнее слово Константина Бабицкого (привожу с незначительными купюрами):

«Граждане судьи! Вам предстоит принять трудное и ответственное решение… Я хочу привлечь ваше внимание к значению Вашего приговора… Возможно, я понесу наказание. Но — прошу верить — гораздо больше меня волнуют другие, более глубокие последствия того или иного вашего решения.

Я уважаю закон и верю в воспитательную роль судебного решения. Поэтому я призываю вас подумать, какую воспитательную роль сыграет обвинительный приговор и какую — приговор оправдательный. Какие нравы хотите вы воспитать в массах: уважение и терпимость к другим взглядам, при условии их законного выражения, или же ненависть и стремление подавить и уничтожить всякого человека, который мыслит иначе?.. Прошу вас выполнить свой долг с мудростью и опираясь на закон. Я уверен, что вы будете исходить только из закона и спокойно жду своей участи.»

«Вы сами сказали, что нас судят не за убеждения, а за публичное выражение своих убеждений и за форму нашего протеста. Я прошу у суда не снисхождения, а сдержанности…» (Из последнего слова Вадима Делоне).

«Всю свою жизнь я хотел быть гражданином, т. е. человеком, который спокойно и гордо выражает свои мысли. Десять минут я был гражданином…» (Из последнего слова Владимира Дремлюги).

Из последнего слова Павла Литвинова:

«Как советский гражданин, я считал, что должен выразить свое несогласие с грубейшей ошибкой нашего правительства, которая взволновала и возмутила меня — с нарушением норм международного права… Прокурор с одобрением, чуть ли не с нежностью говорит о действиях людей, которые нас задерживали, оскорбляли и избивали, о том, что если бы нас не задержали, нас могли бы растерзать. А ведь он юрист! Это-то и страшно.