Петр Пономар - Охотничьи рассказы

Медосбор был плохой, да и осень не хороша. Но пасеку я восстановил и медку немного накачал. Но и не забывал, он живой и пасеку не забудет. Как он тогда мне напомнил, кто хозяин на этой пасеке. Бди, пчеловод, бди… И я надолго пасеку не бросал. Однажды приехал из дома, смотрю: возле кустов жимолости сентябринки порваны, такие просветы и бросились в глаза. Я подошёл ближе. Да, мишка попасся, видимо, муравьёв копал. Вот он лазил по огороду, и вот следы к корыту с водой для пчёл. Э, да оно лежит на земле. Он, видимо, опрокинул его на себя и, испугавшись, на махах сиганул по медунице к лесу. Значит, он ходит вокруг. Останавливает провод, от сентябринок до него 2 метра. Но осмелеет, перепрыгнет, как другие. Что ему эти 60 сантиметров. К началу августа на пчёл нападает азиатский шершень. В ульях уничтожает всю лётную пчелу. Перед спариванием матки и труты шершня отъедаются пчелой и расплодом. Конечно, не медведь, но вреда пчёлам приносит много. Для их отлова ставлю бражку из вытопок рамок в стеклянные банки. Банки разношу под ульи и крыши построек и дежурю на пасеке с большой хлопушкой, бью их на прилётках и на лету. К концу июля одна из банок на углу моего домика, смотрю, валяется пустая. Я её поднял, опять налил на одну треть бражкой и поставил на место. Через день решил проверить – она опять валяется пустая. После третьего раза меня и осенило: Миша это скидывает и выпивает. И тропа набита. Другой зверёк не достанет. Значит, он подходит к пасеке, вокруг пасёт меня, ждёт момента моего отсутствия. И я пасеку уже старался не бросать одну. Но мёд нужно продавать, оформлять документы и отвозить в город. Выезжать надо и за продуктами.

8 августая выехал домой и попросил заехать и подежурить Чурина. И он поехал девятого. Но 12-го он вернулся, меня не дождался. Рассказал:

– Когда пришёл на пасеку, ближний улей от дома (возле водяной скважины) лежал раскидан на боку. И весь третий корпус съеден медведем. Заходил медведь от угла дома. И туда же и корпус подносил. Так же заходил в холодное хранилище и несколько рамок там изломал. И ещё один улей был опрокинут от угла пасеки, но его он есть не стал. Остальные ночи он не приходил, и я бросил и приехал тебе рассказать.

– А спал ты в доме?

– Да, конечно.

Я, конечно же, всё понял. Миша попирует и сегодняшнюю ночь. Что тут скажешь такому пчеловоду, что и держит 5 ульев на этой пасеке, не пчеловодит и не подежурит? Тревога и обида закрались в мою душу. Во сколько ульев обойдётся его нетерпение? И на пасеку мне уже не успеть, и на послезавтра уже документы на провоз оформлены, и мёд загружать нужно. Да, малыш, ты как кость в горле. Всё, твоё время пришло – шарахну картечью, по-браконьерски, чтобы помучался помирая – заслужил. Закончить эту возню надо, следующую ночь нужно быть дома.

13 августарано утром я с Людой еду на пасеку. В голове мысли приехать пораньше, чтобы собрать ещё, что там останется от съеденных ульев. Сколько сожрёт – уже не восстановишь к зиме. Когда приехали, смотрю, тот угловой валяется – раскидан напрочь. Верхний корпус оттащил за проволоку ограды. Возле его лежат только три уцелевших рамки, остальные в кустах, погрызены и мед, и деревяшки. Немного почерк другой, на малыша не похож. Но лакомился как хотел и тока не побоялся. Может, сразу провод перепрыгнул? А когда нёс корпус в кусты, порвал корпусом. Мелькнула мысль: может, другой медведь. Я сходил в холодное хранилище – да, рамки попорчены. Кроме того, лежат две банки пустые из-под бражки – вылизаны, нет в них ни пойманных шершней, ни ос, ни бабочек. На углу дома тоже банка вылизана лежит. Чего сомневаешься, малыш пудов сто. Легко ещё прошло, один улей. До конца дня мы наработались, жара была, парило за тридцать при высокой влажности. Я приготовил всё для встречи гостя и полез в палатку отлежаться или вздремнуть хоть немного. А Люда задремала в кресле на настиле. В начале шестого часа я вылез из палатки и решил умыться. Скинуть всю дремоту. Спустился по лестнице с настила. Настил – метра три продолжения чердака омшаника. Когда взял чайник с печки с тёплой водой и начал наливать воду в таз, слышу сквозь шум струи: вроде Люда что-то шепчет. Я перестал лить воду…

– Петя, Петя – медведь. Медведь, медведь…

Я не сразу сообразил и толком не понял, но тревога в голосе передалась. Я поставил таз и чайник на стол, полез по лестнице наверх. И только когда голова поднялась над настилом, расслышал её тревожные слова:

– Вон, медведь, смотри…

Медведь уже был возле ульев и развернулся, убегал в лес к туалету.

– Да успокойся ты, не дрожи. Раз пришёл по свету, уже никуда не уйдёт, минут через двадцать опять выйдет. Хорошо, что пришёл рано, хорошо…

Я взял ружьё в руки и сел в кресло. Люда села рядом на матрасе. Минут через двадцать Миша спокойно шёл от туалета к ограде к ульям. Это был уже не мишка. Хороший, килограмм на 120, упитанный медведь. Шкура на нём лоснилась и играла. Возле “галстука”, это белый треугольник шерсти на груди у местных медведей, была седая опушка. Весь он был как пружина, двигался быстро и ловко, очаровал сразу. Я ему всё простил. Какой ты стал, вырос, окреп, все мышцы на тебе играют. Достоин мгновенной смерти… И я начал потихоньку раскрывать ружьё. Менять картечь на пулю. Ещё момент, и я целился ему в лоб. Теперь промазать никак нельзя. Утром нужно быть в Рощино. Медленно я начал вытравливать холостой ход спускового крючка. Но «пружина» не успокаивалась и секунды на месте не стоял. Дойдя до проволоки, круто развернулся на 180 и побежал обратно. Я отпустил курок и дыхание. Не успел, чтобы всё точно… Но минут через 10 всё повторилось точь-в-точь. У Люды страх прошёл, её он тоже очаровал. Такой красавчик, днём и так близко. Я ей шепчу:

– Сейчас выйдет опять, снимай на фотоаппарат камерой. Такое больше никогда не увидишь и другим словами не передашь.

Но она слов не воспринимала.

– Камера будет шуметь, и он не выйдет более… – шептала она.

А я опять не успевал прицелиться. Всё хотел сделать точно, наверняка. И опять он ускакал в кусты. Иногда он перед проволокой вставал на задние лапы. И перед выходом из леса тоже стоял не дольше двух секунд, опускался на четвереньки и быстро шёл. Он очаровывал, завораживал, и я не успевал. Примерно выходов шесть он сделал. Я понял, не успеваю сосредоточиться, что не попасть мне точно в лоб. И я опять перезарядил ружьё на картечь. Прости, Миша, но больно ты вёрткий, или я сплю, очарован тобой. Но бок-то ты мне всё равно подставишь. Но на седьмой выход возле проволоки он встал опять на задние, красив, гадёныш… Мушка точно остановилась посреди груди. Был металлический щелчок по капсюлю, но выстрел не произошёл. Миша мгновенно пригнулся, разворачиваясь в воздухе на 180 градусов. «Пружина», ох и ловок. Он на махах скрылся в лесу. А меня томил адреналин и удивление. Подвёл старый патрон картечи. Миша в лесу затаился. Я нашёл ещё одну картечь, перезарядил ружьё. Ждём уже минут 20. Уже начались сумерки. «Ну вот всё идёт кувырком, опять его время», – подумал я. Но вот напротив съеденного улья правее яблони, возле леса, поднимается медведь на дыбы. Да, то ли сумерки, то ли расстояние, медведь кажется крупнее, чернее и не такой какой-то, что-то изменилось… Он пару секунд стоял, видимо, не узнавал брошенное пиршество, всё было прибрано, может, запах поймал. Мне некогда было думать и рассматривать, уже серело. Вот он вальяжно уже идёт к яблоне, она в шести метрах от оградной проволоки. И ещё немного пройдя, приостановился и подворачивает левый бок… Я, затаив дыхание, уточняю прицел и дотравливаю свободный ход спуска. Ружьё резко вскинуло вверх от выстрела… Доигрался, гад, выстрел чёткий – отметило зрение. Его даже завалило на правый бок, но он гребанул лапами со всех сил вперёд и вправо и устоял-таки, разворачиваясь назад на махах к лесу. В лесу ещё долго трещали кусты, он их уже не замечал (верный признак хорошего ранения).