Петр Пономар - Охотничьи рассказы

– Пробо, пробо, рятуйте. Братья!!! Засёк меня зверюга.

И руки ослабли, секач шагнул ближе и мотнул головой. Клык попал под чашечку коленного сустава, чашечка улетела в снег. Но вдруг секач рухнул замертво на живот перед ногами Ивана. Это пуля Ильи, попавшая в позвоночник, решила исход схватки.

Илья, услышав неестественный сдвоенный выстрел, понял, беда… нелёгкая припёрлась. И помчался на выстрел на помощь. Ещё до крика о помощи. Он видел конец схватки и стрельнул метров с пятидесяти.

– И чего ты расслабился, Ваня, я думал, сдержишь. Поближе подбегу, он всё равно задохнулся бы, ствол то в горло всадил. А ты кричишь, пришлось стрелять.

– Да я подумал, он мне все кишки и хозяйство вынул. Видишь, всё в крови и нога подломилась, печёт.

– Да цело твоё хозяйство и живот, вот колено ранено, не двигайся. Да отпусти ты ружьё, все руки посинели.

Нашёл Илья и коленную чашечку.

– Мочись, Ваня, на неё и терпи, я её сейчас на место поставлю.

Дорвали кальсоны на тряпки, замотали рану, кусок штанов приладили к поясу и помогли добраться до дома.

В общем, Кезля Иван остался с негнущейся ногой на всю оставшуюся жизнь, но на охоту ходил до старости. Руб-двадцать, руб-двадцать вышагивал, но не потерял дух и охотничью страсть.

Мой первый секач

В детстве я всё свободное от учёбы время старался жить в лесу с отцом. Он работал лесником и в то же время был и егерем на своём обходе по совместительству. Лазил я в волчьи логова за волчатами. Следил за пчёлами, ловил рои. Варил еду, собирал грибы и ягоды, и семена деревьев. Особенно на ягоды крушины много было заказчиков. Собирал и заготавливал лекарственные растения – это меня уговорил один заготовитель, и многое другое делал, помогал отцу. Об охоте и о секачах я много всяких историй слышал. И повидал я всякого зверя и птиц. А книжки любил читать про охоту. Кажется, летом ранее или двумя мы и ходили с ним на рысь-людоеда, я – приманкой, а он – стрелком, охотником.

Эту охоту я уже описал ранее.

Лет с 12 лет я и сам начал ходить с ружьём. Стоял на «тяге» на вальдшнепа. И по утрам отец иногда стал давать два патрона 5-й номер дроби 16-го калибра к его служебной одностволке. И я выходил стрелять горлиц. Как подходить к зверю или птице, отец объяснил мне: главное, что зверь видит только движения. Замедленными движениями и перемещениями можно обмануть и приблизиться. И подойти на выстрел, если ветер на тебя, то и обоняние им не поможет. У них ещё есть чутьё мощное, особенно они чувствуют взгляд, так что и глядеть нужно украдкой и долго взгляд не задерживать.

Одним ранним утром отец и разбудил.

– Просил, вот и вставай, два патрона на тумбочке, ружьё в углу, не тяни, уже светает. А может, уже и горлицы поют, а ты только просишь, разбуди да разбуди. А утром голову поднимешь и опять спать заваливаешься, даже не помнишь, что я тебя будил.

В то утро я всё-таки встал с какой-то тревогой и дрожью то ли от прохлады утренней, то ли от предчувствий. Прошёл я немного и вскоре услышал пррр-пур-пур, пррр-пур. В смешанном, но в основном сосновом лесу до 50 см толщиной у комля, стояли отдельные сосны до метра в диаметре. Их отец называл – семенники. Они возвышались над рядовыми соснами на несколько метров. На них-то и любили садиться самцы горлиц и перекликаться по утрам. Но что-то не везло мне тем утром. Я вокруг одного такого семенника долго ходил медленно и всё же не мог её увидеть. Сердце замирало и бухало в груди и висках, когда она пела свою песню. Потом она замирала – слушала соперника. Я ожидал, не двигался. Когда она опять пела, я очень медленно переступал в новое место и опять всматривался в вершину сосны. Коричнево-жёлто-серая птица на фоне золотистых веток сосны. Но и ветки в вершине таких сосен возле ствола дерева по 15—20 см в диаметре. Так что и горлицу, там сидящую, не просто заметить c подножия дерева, а издалека и подавно. В общем, взлетела с противоположной стороны от меня, сделала медленный круг над сосной и мной, а поскольку я пытался стрелять влёт и двигался, она меня явно увидела. Я решил идти к её сопернику, лесом напрямик. Взлетевшая птица и соперник возобновили утреннюю перекличку, встречая солнце песней. И вот уже довольно близко семенник, выделяется толщиной. Значит, ты там, в вершине. И я замираю прислушиваясь и начинаю скрад, то есть подход. Вот и песня – точно на ней, на этой сосне-семеннике. Сердце опять забилось тревогой. Ну, эту хоть не спугни, не торопись. Скоро и петь бросят, учись всё делать ещё тише и медленнее. Семенник тот стоял на возвышенности. Эта возвышенность тянулась линией метра три выше. Видимо, это был борт какого-то древнего ключа или речушки. В этом же поднятии метрах в ста были заброшены отцовские землянка, землянка-конюшня и малая полуземлянка для пса-бобика (русской гончей). А ещё дальше был колодец с «журавлём». Так что место мне было очень даже знакомо, я помнил, как мы жили с отцом в той землянке.

Я тихонько, очень медленно поднимался на тот взлобок к сосне, что стояла на поднятии. Ружьё в правой руке. А главное, глаза не отрываю от вершины той сосны (семенника). Напряжение – дух захватывает. И вот я делаю шаг уже за эту сосну, к которой поднялся. Горлица затихла, я медленно подставил правую ногу к левой и тоже замер. Глаза в небе осматривают вершину семенника. Но тут меня охватывает какое-то беспокойство, чувство непонятное, но страшное, тревожное. Я опускаю глаза и сразу столбенею. Страшная картина. Прямо передо мной стоит секач, большой секач. Клыки торчат с лыча большие, сантиметров по 10—12, глаза красные смотрят не мигая. Лыч на уровне моих ступней. Он стоит в старом оплывшем продолговатом окопе. Под ним вся хвоя и листва изрыта. Он стоит и смотрит между моих ног куда-то вдаль, дыхание затаил и не дышит. Не дышу и я, окаменел от страха. И только сознание не отключилось, лихорадочно искало выход из создавшегося положения. Да и то, мне вспоминается, включилось не сразу.

«Не двигайся, медленно, очень медленно, но наводи ствол на лоб. – Я понемногу начал дышать. Но руки не слушаются, благо, и левая рука была на цевье ружья. – Наводи, наводи, медленно, наводи…» И я понемногу всё-таки вышел из оцепенения. Медленно начал двигать ствол ко лбу секача. Сколько длилось это омертвение – мне казалось, вечность, а может, всего минута. Но вот ствол понемножку сдвинулся с мёртвой точки. Курок и был взведён, на случай взлёта горлицы. Глаза смотрели на конец ствола и лоб секача. А он смотрел между моих ног куда-то вдаль. Наконец-то лоб и ствол ружья оказались на одной линии. Жми курок, Петька, жми, другого выхода нет. И я всё-таки нажал на спуск. Выстрел грянул и окончательно вывел меня из оцепенения. Секач рухнул как глыба земли, на дно этой ложбины. Из дыры в его голове поднимался дым пороха. Ну вот, теперь бежим, бежим к отцу, быстрее к отцу. И я побежал к дороге, к колодцу. И от него уже по дороге что было сил побежал к домику. А бежать пришлось метров 400. Так что, стресс прошёл, только запыхался я, когда ворвался в домик. Отец ещё лежал в постели…