Эдуард Сагалаев - Когда журналисты были свободны

Да, Лебедь – это был очень качественный политтехнологический проект. Первый – но далеко не единственный.

Казалось бы, итоги первого тура должны слегка успокоить Ельцина: он, пусть и с минимальным отрывом, впереди. Лебедь будет агитировать за него. Все под контролем.

Между первым и вторым турами у Ельцина случился инфаркт.

Я до сих пор не знаю, как должен был поступить. Как журналист – я обязан был дать эту информацию в СМИ. Как человек, всеми силами желавший, чтобы коммунисты не вернулись к власти…

Не знаю.

Я не боялся Зюганова у власти – понимал, что он никогда не будет политиком такого же масштаба, как Ельцин. Понимал, что с управлением страной (тем более – страной, какой она стала в середине 90-х годов) он не справится. Мне говорили: «Да что такого? Ну изберут Зюганова. Ну побарахтается он четыре года. Ну поймут люди окончательно, что коммунисты себя исчерпали, и через четыре года выберут нормального кандидата».

Но не было бы никакого «потом». Никаких выборов через четыре года. Я понимал: если Зюганова выберут, он придет к власти не один. Вместе с ними будут Варенников, Шеин «и другие официальные лица» – люди-ястребы. Причем – обиженные и голодные ястребы. Они не оставили бы камня на камне от демократии.

И я тогда смолчал. Не дал информацию об инфаркте ни в газеты, ни на радио, ни на телевидение. Нас было очень мало – тех, кто знал о реальном положении дел со здоровьем Бориса Николаевича. Перед вторым туром в Барвихе построили декорации избирательного участка. Ельцин был настолько слаб, что даже не смог бы доехать до участка.

Поэтому сделали имитацию. Я смотрел на него и думал: «Выкарабкается. Все-таки выкарабкается. У этого человека звериная жажда жизни, он силой воли вытащит себя».

И он правда вытащил.

Во втором туре, по официальным данным, Ельцин набрал 53 % голосов, Зюганов – 40 %. Впрочем, до сих пор живет версия, что на самом деле второй тур выиграл Зюганов. Не могу ее ни подтвердить, ни опровергнуть. Мне все-таки кажется, что победа была за Ельциным. Впрочем, и эту версию я тоже не могу подкрепить никакими доказательствами.

Сразу после выборов Борис Николаевич быстро пошел на поправку. Затем ему сделали операцию на сердце – и он руководил страной вплоть до 2000 года.

В предыдущей главе я говорил, что предоставлял эфирное время одинаково и Зюганову, и Жириновскому, и Федорову. Буду честным – не одинаково. Святослав Николаевич Федоров получал на ВГТРК чуть больше эфирного времени, чем его политические конкуренты. Я пытался изловчиться как мог: при малейшей возможности давал связанные с ним сюжеты в новостные выпуски, мотивируя это «информационным поводом».

Федоров меня об этом не просил. Более того – он об этом даже не знал. Я считал, что это мой гражданский… нет, не гражданский, а человеческий выбор даже: дать возможность как можно большему числу россиян узнать, кто это такой – Святослав Федоров.

Мы знали друг о друге с 80-х годов – телевизионный мир притягивал к себе людей нестандартных, а Федоров был не просто нестандартным. Он был уникальным.

Но настоящее наше знакомство случилось в начале 90-х: я тогда вел передачу на ТВ-6, приглашая в эфир знаменитостей. Среди них были и Святослав Николаевич Федоров, и его жена Ирэн Ефимовна.

После записи программы мы остались пообщаться в неформальной обстановке… и я понял, что просто так отпустить этого человека из своей жизни не могу. Перед началом передачи я попросил его положить ключи от моей квартиры в свой карман, чтобы они не брякали во время эфира, – и как бы случайно забыл их.

Федоров позвонил через пару часов:

– Эдик, ты забыл в моем кармане свои ключи!

– Ох, как же так? – изобразил я удивление. – Святослав Николаевич, куда за ними подъехать?

– Ты сможешь приехать ко мне в Протасово?

Смогу ли я? Конечно, да!

Я приехал, мы продолжили общение – и так, слово за слово, у нас завязалась дружба, которой я дорожил как одним из самых важных достижений в жизни. Он был старше меня на 19 лет, но наша разница в возрасте не ощущалась совершенно. Федоров был человеком вне возраста – и вне времени.

Мы говорили с ним обо всем: о жизни, о предательствах, о политике. К советскому строю Федоров был беспощаден: его отца репрессировали в 1938 году и освободили только в 1953-м. Впрочем, надо признать, что наличие отца – «врага народа» не помешало Святославу Федорову поступить в летное училище. Правда, авиатором стать не удалось – через год после поступления совершенно нелепым образом он попал под трамвай. Травма оказалась настолько серьезной, что молодому курсанту ампутировали ступню. А без ноги – какие полеты?

Федоров забрал документы и поступил в медицинский вуз. Не знаю, можно ли так говорить, но повернись судьба по-другому, не случись той травмы – сколько людей не смогли бы избавиться от слепоты? Для скольких тысяч (или миллионов?) человек глаукома и катаракта стали бы диагнозом, не подлежащим «обжалованию»?

Федоров изобрел искусственный хрусталик и искусственную роговицу. Его операции на глазах дарили людям свет в буквальном и переносном смыслах слова. А вот судьба самого Федорова была отнюдь не безоблачной.

Он работал в Архангельске, когда неожиданным образом обнаружил: его жена… нет, не изменяет ему. Она «стучит» на него в органы.

– Я тогда сложил свои вещи в чемодан, – рассказывал он потом, – сел в машину – и поехал в Москву. И всю дорогу от Архангельска до Москвы орал: «Свобода, бл…! Свобода!»

Уже в Москве он познакомился с Ирэн Ефимовной. И в Москве началась его настоящая жизнь.

Он не был просто выдающимся хирургом. Я встречал многих людей – поистине талантливых. Но у меня не возникало желания специально забыть в их карманах свои ключи, чтобы таким образом найти повод для дальнейшего общения.

Федоров был сверхчеловеком, если можно так сказать. Его талант проявлялся не только в медицине – во всем, чем он занимался. И при этом я не встречал более цельной и сильной личности, чем Святослав Николаевич.

Он напоминал мне волка: не вожака стаи, а волка, который сам себе стая. Однажды (мы тогда были в Протасове) его укусила собака. Не уличная, а его любимый пес Рексушка, которого Федоров обожал. Не помню, что именно случилось, но Рекс вонзился зубами в ногу хозяина, и только окрик Федорова заставил собаку разжать челюсти.

Из раны потекла кровь. Женщины засуетились, кто-то бросился за перекисью водорода, чтобы промыть рану. Федоров молча прошел в дом, через минуту вышел оттуда с пистолетом. Подошел к Рексу и выстрелил ему в ухо.

Рекс умер, даже не поняв этого.

Все оцепенели.

– Святослав Николаевич, почему? – прошептал кто-то.