Сильвия Симмонс - Леонард Коэн. Жизнь

В Индии с Леонардом что-то случилось. Что-то, как он рассказывал Шэрон Робинсон, «просто подняло» завесу депрессии, через которую он всегда видел мир. В следующие несколько лет он ещё не раз возвращался в Мумбаи, жил в отеле «Кемпс-Корнер» и ежедневно ходил на сатсанги (всего он проучился у Рамеша больше года), и за это время «незаметно, потихоньку этот фон тоски, который был со мной всю жизнь, начал рассеиваться. Я сказал себе: вот, наверное, каково быть относительно в своём уме. Ты встаёшь утром и не думаешь: о боже, ещё один день, как я вынесу его? что мне делать? может, есть какое-нибудь лекарство? может, есть женщина? может, есть какая-то религия? есть вообще что-то, что вытащит меня отсюда? Теперь фон моей жизни – покой» [38]. Депрессия исчезла.

Леонард не мог точно сказать, что излечило его депрессию. Кажется, он где-то читал, «что нейроны, отвечающие за тревогу, с возрастом отмирают» [39], хотя вообще известно, что с возрастом депрессия усугубляется. Может быть, это было сатори , просветление, хотя если и так, то оно пришло «тихо, без фейерверков» [40]. Почему оно пришло через Рамеша и его индуизм, а не через Роси и его дзен-буддизм, Леонард не знал. При всех различиях между их методами (с одной стороны, суровый, жёсткий режим Роси и его гипнотизирующие тейсё , которые он произносил и на вдохе, и на выдохе, и которые не обращались к разуму, но были нацелены на медитативное состояние; с другой стороны, прямой, без околичностей, диалог Рамеша, и его завет жить своей жизнью) в их учениях было много общего: преодоление эго, отсутствие привязанностей, универсальное сознание, тендрел – взаимосвязь всех вещей. Скорее всего, сработали оба учения, просто так получилось, что просветление пришло к Леонарду «в вахту» Рамеша. Рамеш думал примерно то же самое. «Ты понял очень быстро», – сказал он Леонарду, прибавив, что тридцать лет, проведённых с Роси, тоже не стоит сбрасывать со счетов [41]. Вообще, как всегда говорила Леонарду мать, дарёному коню в зубы не смотрят – он и не смотрел. Глубокую, непроглядную пустоту, оставшуюся от ушедшей тоски, заняла «глубокая благодарность – чему или кому, не знаю. Я адресую её своим учителям и друзьям» [42].

Год подходил к концу. В Лос-Анджелесе Леонард встретился со старым другом-музыкантом – Роско Беком. Они не виделись больше пяти лет, с тех пор как Леонард ушёл в монастырь к Роси. Бек напомнил Леонарду его слова – что с него хватит музыкального бизнеса. Леонард улыбнулся. «Теперь, – сказал он, – с меня хватит религиозного бизнеса. Я готов снова заняться музыкой».

Конечно, это было отчасти лукавство. Леонард часто называл религию своим любимым хобби. Он всё ещё был учеником Рамеша, всё ещё медитировал в лос-анджелесском дзен-центре, а также продолжал читать еврейское Писание и каждую пятницу перед шаббатом, на закате, зажигал свечи. Но насчёт музыки Леонард не лукавил. Он позвонил Шэрон Робинсон и Леанне Унгар и пригласил их зайти. Пришло время записывать его первый альбом в новом тысячелетии.

Женщины. Куда ни ступи – везде женщины. После жизни в монастыре, в почти исключительно мужской компании, это было что-то новое и очень приятное. И ещё уютное. Леонард не жил в таком женском мире с тех пор, как был девятилетним мальчиком в Монреале. В квартире на первом этаже жила его дочь Лорка. В помещении над гаражом Шэрон Робинсон и Леанна Унгар организовали домашнюю студию и работали там над его новым альбомом. Они приходили в полдень, и Леонард встречал их на кухне, где готовил им ланч. Часто одновременно с ними приходила Келли Линч, его менеджер, и они завтракали вместе.

Привычку готовить Леонард приобрёл в монастыре. Другой его новой привычкой было вставать утром в 4 часа, в тишине и покое наслаждаться кофе с сигаретой, затем приниматься за работу. Он уже бросал курить, но в Индии начал снова; один мудрый человек сказал ему, когда он отказался от предложенной сигареты: «Для чего жизнь? Для дыма». Пока весь мир спал, Леонард записывался в своём гнезде над гаражом, а потом в грейпфрутовых деревьях начинали петь птицы и сквозь стены – звукоизоляции там не было – доносился шум соседских машин. В тёмной комнате при свете экрана компьютера Леонард шептал и бормотал в старый микрофон, записывая себя в программу Pro Tools, – от молодого человека с истерзанной душой, который в какой-то спальне играл на испанской гитаре для девушки с печальными глазами, его отделяла целая жизнь.

Леонард был счастлив. Это было что-то новое, в чём он прекрасно отдавал себе отчёт, но предпочитал лишний раз об этом не задумываться, чтобы ненароком этими мыслями не вогнать себя в старое, так хорошо ему знакомое состояние несчастья. Он не хотел искушать судьбу: «Бог может забрать это у меня» [1]. Депрессия и тревога так долго были важной частью его личности, что иногда казалось трудным отделить их от глубины и серьёзности его творчества. Они безусловно были движущей силой большинства его занятий в сознательном возрасте – как говорил Леонард, «двигателем моего интереса ко всему, что я исследовал: к вину, к женщинам, к песням, к религии» [2]. Женщины и наркотики, а также мантры, голодание и всевозможные виды физической и духовной самодисциплины, которыми он увлекался, доставляли удовольствие, но были в то же время паллиативами, лекарствами, попытками «победить дьявола, попытаться взять ситуацию под контроль» [3] – облегчить боль. Теперь боль исчезла. Иногда, посреди своих дел, он сам удивлялся тому, как без труда приспособился к этой новой лёгкости бытия и душевному покою.

Кроме того, в жизни Леонарда появилась новая женщина. Читатели этому не удивятся, но Леонард, казалось, был удивлён. Он думал, что с него уже хватит романтики – может быть, любовь испарилась вместе с депрессией и тоской. «Думаю, в старости становишься осмотрительнее, – говорил он. – Ну, то есть в старости ты одновременно становишься глупее и мудрее». Но во второй половине седьмого десятка он вспомнил, что сердцем не поуправляешь: «Думаю, человек всегда беззащитен перед такими чувствами» [4]. Его первая возлюбленная после монастыря, как и его последняя возлюбленная перед монастырём, была талантливой красавицей моложе его на двадцать пять лет: певица и пианистка из Гонолулу, выступавшая под именем Анджани.

Анджани Томас периодически работала с Леонардом с 1984 года, когда Джон Лиссауэр, продюсер альбома Various Positions , пригласил её спеть в песне «Hallelujah» и затем на гастроли. Хотя Леонард не чурался романов на рабочем месте, между ними ничего не было ни в туре 1985 года, ни позже, когда Анджани записывалась на альбомах I’m Your Man и The Future (её вокал слышен, например, в песне «Waiting for the Miracle», в которой Леонард, помимо прочего, сделал предложение Ребекке).