Сильвия Симмонс - Леонард Коэн. Жизнь

Ещё раз прошлое и настоящее пересеклись, когда почти одновременно, с разницей в несколько недель, вышли два новых концертных CD и DVD Леонарда. Live in London был записан в 2008 году, на триумфальном первом концерте Леонарда в O2 Arena; Live at the Isle of Wight 1970 был составлен из недавно обнаруженных архивных материалов. Очень интересно посмотреть подряд эти два концерта. В 1970 году Леонард – небритый, обдолбанный, в костюме-сафари – выступает на открытом воздухе, играет на гитаре в сопровождении своей маленькой группы, «Армии»; это спонтанный, вызывающий, эротический концерт, интимность которого кажется совершенно невероятной с учётом огромного, неуютного пространства, в котором он проходит. Четыре десятилетия спустя Леонард – с серебристой сединой, трезвый, в элегантном костюме – выступает на крытом стадионе и играет на синтезаторе в сопровождении группы из девяти человек; этот концерт распланирован до мельчайших деталей, как хорошо подготовленная военная операция, но при этом он великолепен, и Леонарду снова удаётся превратить громадное пустое пространство в маленькую уютную спальню.

На сцене Леонард чувствовал себя всё более уверенно; в 2009 году на концертах в Америке он представил публике ещё две новые песни, «Feels So Good» и «The Darkness». Концертная программа продолжала разрастаться и теперь включала больше тридцати песен. В «So Long, Marianne» даже появился новый куплет. Леонард также продолжал оттачивать своё мастерство шоумена: выходил на сцену и уходил со сцены вприпрыжку, падал на колени и пританцовывал во время песни «The Future», а сёстры Уэбб отвечали ему синхронными танцевальными движениями. В ноябре, в калифорнийском городе Сан-Хосе, на своём последнем концерте 2009 года (а многие считали, что этот концерт вообще станет для Леонарда последним), он в песне «I’m Your Man» пополнил список предлагаемых женщинам услуг ношением «маски старика» («an old man’s mask») – а женщины, сидевшие на складных металлических стульчиках бездушного стадиона в Кремниевой долине, во время бисов принялись кидать на сцену предметы одежды, как на концерте Тома Джонса.

Со скромного концерта во Фредериктоне прошло полтора года; Леонард встретил свой семьдесят четвёртый, а потом и семьдесят пятый день рождения на гастролях. В деловой прессе его тур 2008 года назывался в числе наиболее успешных, а в рок-прессе тур 2009 года назвали лучшим туром года. Всего эти концерты принесли более пятидесяти миллионов долларов. Разумеется, не все эти деньги попали в карман к Леонарду: надо было платить музыкантам и техническому персоналу, и вообще подобный большой тур стоит много денег, – но, как выразился промоутер Роб Хэллет, «кажется, можно без преувеличения сказать, что розы снова зацвели». Леонард с лихвой окупил свои потери. Он мог теперь остановиться, повесить гитару на гвоздик и никогда больше не выходить на сцену. Но гастроли уже давно стали для него чем-то бóльшим, чем просто способ заработать себе на жизнь. Леонард хотел гастролировать, возможно, даже нуждался в этом, и – что особенно примечательно для шоу-бизнеса и вообще для нашего времени, в котором люди не могут долго удерживать внимание на одном предмете, – он никому не надоел. На 2010 год был назначен новый тур, который должен был начаться в мае в Европе, продолжиться в Австралии, Камбодже и на Гавайях и завершиться триумфальным пробегом по Северной Америке.

А пока на три с половиной месяца Леонард был свободен. Совершенно свободен, даже в личной жизни. То ли дело было в разлуке на пару лет из-за тура, то ли разница в возрасте между пятидесятилетней женщиной и семидесятипятилетним мужчиной казалась более пугающей, чем между сорокалетней женщиной и шестидесятипятилетним мужчиной, – Леонард и Анджани не говорили об этом публично. «Отношения не застывают на месте, они меняются и растут, – говорит Анджани, оставшаяся для Леонарда близким другом и партнёром в творчестве. – Чем вам выслушивать мои или его объяснения, лучше я пришлю вам его стихотворение, которое называется «I’m Always Thinking of a Song for Anjani to Sing» («Я всегда думаю о песне для Анджани»). Всё, что нужно знать о наших отношениях, – в этом стихотворении. Я плакала, когда читала его, и сказала ему об этом. И он ответил: «Я тоже плакал».

Хорошо было вернуться в Монреаль и брести вместе с Мортом сквозь декабрьский снег в забегаловку на бульваре Сент-Лоренс, чтобы поесть бейглов и говяжьего языка (который Морт – ещё до Роси – так любил), и слушать, как старый друг жалуется на новые кофейни и магазины, открывшиеся в их старом районе. «Мы с ним живём здесь дольше, чем почти все остальные, – говорит Розенгартен. – Мы тут ретрограды. Сейчас он чаще здесь бывает». Леонард в очередной раз подумывал о том, чтобы вернуться жить в Монреаль. Город немножко изменился, и не так, как говорил Морт: теперь люди узнавали его на улицах и в ресторанах и подходили поговорить, чего раньше не бывало. Правда, они были канадцы и потому были вежливы, а Леонард придумал несколько способов избегать лишнего внимания: например, обедал в дневные часы, когда посетителей в ресторанах было мало. У него появилась протеже – красивая молодая певица по имени Нээма (NeeMA), которая однажды подошла к нему в парке и представилась; Леонард стал сопродюсером её альбома Watching You Think и нарисовал её портрет для обложки диска.

Но всё равно Леонарда тянуло в Лос-Анджелес. Там были его дети и внуки, там был Роси. Роси было уже сто два года, и он всё ещё возглавлял дзен-центр, а Леонард ходил туда медитировать, когда оказывался в городе. Когда недавно у Леонарда был в Лос-Анджелесе концерт, он привёл нескольких своих музыкантов к Роси на один из утренних сеансов. После этого Роси попросил Леонарда открыть бутылку нг-ка-пай , и в восемь утра они все выпили любимого ликёра старого монаха. Это был редкий случай, когда Леонард пил алкоголь. На гастролях он с удовольствием смешивал для своих музыкантов коктейли, но себе делал шоколадный напиток с сывороточным протеином. В полтора часа между настройкой звука и началом концерта он медитировал у себя в гримёрке. Он медитировал и в самолётах – сидел с прямой спиной, опустив глаза к полу, сложив руки на коленях, и радовался тому, что если он вдруг задремлет (что, по правде говоря, случалось с ним частенько), никто не разбудит его ударом палки по плечу.