Сильвия Симмонс - Леонард Коэн. Жизнь

Леонард, кажется, впервые в жизни узнал, что можно петь с кем-то дуэтом, но не стал возражать. «Он был элегантный человек, с мягкой манерой, вдумчивый и добрый, – говорит Блейкли. – В нём не было недоброжелательности, язвительности, не было такого: «Я умный, у меня хорошо подвешен язык, и я умею сказать что-нибудь на первый взгляд безобидное, но на самом деле жестокое». Они не репетировали и не расписывали партии на бумаге: они просто пару раз пели песню вместе от начала до конца, и Блейкли придумывала свою партию. Она вспоминает, что «это было не так-то легко». Как говорит Хэл Блейн, песни Леонарда «не были обычными рок-н-ролльными песнями. Это были песни, написанные поэтом для рок-н-ролльного альбома, довольно нестандартные. Леонард жил в своём особом мире». Дополнительная сложность заключалась в том, что Леонард был не уверен в своём пении. Блейкли вспоминает: «Он действительно считал, что не обладает хорошим голосом, хотя голос у него потрясающий – в нём столько чувства, столько человеческой уязвимости. Иногда он может дрогнуть, но в то же время он бывает похож на раскаты грома, в нём есть что-то библейское. Мне кажется, с таким тембром особенно хорошо сочетаются женские голоса».

Первая сессия записи закончилась на рассвете. Братья Кессели проверили, правильно ли надписаны плёнки, и проследили, чтобы их как следует уложили на тележку; эту тележку после каждой сессии подкатывали к машине Спектора под присмотром Джорджа, его вооружённого телохранителя. «Фил всегда забирал плёнки домой, – говорит Дэн Кессель. – Так было не только с Леонардом – Фил просто всегда так работал. Студии не станут охранять твои плёнки так строго, как ты сам их будешь охранять». Джордж был отставным федеральным маршалом. Как и Спектор, он всюду ходил с пистолетом в кобуре. Разница между ними, как говорит Дэн Кессель, заключалась в том, что «у телохранителя пистолет был всегда заряжен. А у Фила никогда». Леонард пошутил, что ему тоже нужно завести вооружённого телохранителя и устроить перестрелку на бульваре Сансет. К Леонарду в гости приехала Малка Маром, и он пригласил её с собой на студию. Он сказал ей, что Спектор её боится, потому что считает её израильским солдатом. Маром приняла приглашение. Атмосфера показалась ей «очень пугающей – потому что у Фила Спектора на столе были бутылки вина Manischewitz и пистолет. Я спросила Леонарда: «Почему ты записываешься с этим психом?» Он ответил: «Потому что он очень хорош в своей профессии».

У Харви Куберника была важная роль во время записи: Спектор или Марти Машэт, иногда заходивший на студию со своей девушкой Аврил, посылали его в еврейский магазин Canter’s за сэндвичами с печёночным паштетом и солониной. Кубернику уже приходилось наблюдать Спектора за работой. По сравнению с другими сессиями Спектора его работа с Леонардом показалась Кубернику «не слишком хаотичной». Но для самого Леонарда, как говорит Дэвид Кессель, «это было как смерч».

На второй день записи, ближе к ночи, в студии появился Боб Дилан. «Он вошёл через заднюю дверь, – вспоминает Дэвид Кессель, – в обнимку с двумя женщинами. В правой руке у него к тому же была бутылка виски, и он пил его прямо из горла». За ними вошёл Аллен Гинзберг со своим любовником, поэтом Питером Орловски. Увидев гостей, Спектор вскочил и прокричал в микрофон слова приветствия. В студии собралось столько евреев, пошутил он, что можно провести бар-мицву. Работа прервалась, Спектор отправился общаться с друзьями. Они обнимались и пили, а затем, как всегда бывало, когда кто-нибудь приходил к Спектору на студию, гости были привлечены к работе.

Леонард записывал «Don’t Go Home With Your Hard-On» – лихое высказывание на тему семейного счастья. Дилану, с которым как раз тогда разводилась его жена Сара, было легче лёгкого проникнуться духом этой песни. Гинзберг позже рассказывал, что «Спектор носился как угорелый, всеми командовал, в том числе Диланом: «Стой здесь! Подальше от микрофона!» [5] Дэн Кессель вспоминает: «Он был очень возбуждён. То он стоял за пультом, то прибегал к нам, носился взад и вперёд, со всеми говорил и дирижировал нами». Блейн: «Он как будто дирижировал симфоническим оркестром, и это продолжалось много часов. Но именно так мы и работали с Филом; он не пытался нас измотать, он искал это особое ощущение. Эту магию».

Сессия перетекла в попойку. При свете дня, когда почти все разошлись по домам, Спектор и Леонард прослушали запись на огромных студийных колонках, на страшной громкости; музыка была яростная. «Это, – сказал Спектор, потягивая свой Manischewitz, – это панк-рок , мать вашу!» Леонард налил себе стакан текилы Cuervo Gold. «Теперь все узнáют, – сказал он, – что под этой безмятежной, словно Будда, оболочкой, бьётся юное сердце» [6].

По предложению Дэна Кесселя следующую сессию записи устроили в студии Whitney в Глендейле. Это было новое здание, в более спокойном районе, оснащённое по последнему слову техники, которое принадлежало Церкви Святых последних дней. Там записывались Фрэнк Заппа и Кэптен Бифхарт. «Однажды ночью, – вспоминает Дэн Кессель, – Фил слушал запись на зашкаливающей громкости (Леонарду пришлось закрыть уши руками), и вдруг одна из двух гигантских мониторных колонок просто вылетела, так что задрожало трёхслойное звукоизолирующее стекло, отделявшее студию от аппаратной. Рёв «стены звука» на большой громкости может это сделать». Колонку надо было чинить, и запись снова перенесли в другое место – на этот раз в студию Devonshire Sound Studios в Северном Голливуде.

Леонард не знал точно, когда он утратил контроль над альбомом, но он знал, что это так. «Это было не классно и расслабленно, но Леонард был очень собранным, он держался с достоинством и очень профессионально, – говорит Дэвид Кессель. – Потом он оказался в странной ситуации». Всё предприятие, как выразился Леонард, было похоже на пытку. Спектор, который не жалел сил, чтобы получить нужный звук, – так же, как Леонард, который постоянно всё переписывал, – часто заставлял его ждать до двух и трёх часов ночи, а то и до четырёх, когда Леонард уже был слишком измучен, чтобы петь. «Это был просто такой период, когда я был не на высоте и не мог противиться Филу и его сильному влиянию на альбом, а затем его захвату альбома», – говорит Леонард [7]. Ранним утром, глядя, как Спектор увозит плёнки к себе домой, Леонард садился за руль и ехал в свой арендованный дом в чужом городе, к семье, бывшей на грани развала.

«Я не справлялся с семьёй, с работой и с жизнью, и это было очень, очень чёрное время, – рассказывал Леонард. – Я психовал, и [Спектор] совершенно точно психовал тоже». Если Леонард реагировал на проблемы «уходом в себя и впадением в меланхолию», то Спектор был склонен к «мегаломании и безумию, а также тяге к оружию, которую было невозможно выносить. Все были вооружены до зубов, все его друзья и телохранители, и все были пьяны или под кайфом – ты идёшь и поскальзываешься на пулях, ешь гамбургер и натыкаешься в нём на револьвер. Всюду валялись пистолеты. Фил был неуправляем». Однажды во время записи, в четыре часа утра, когда Леонарду наконец надо было петь, Спектор вышел из аппаратной с полупустой бутылкой Manischewitz в левой руке и пистолетом в правой. Он дружески обнял Леонарда за плечо, а затем ткнул ему в шею дулом пистолета. «Леонард, я тебя люблю», – сказал он, взводя курок. «Надеюсь, что так, Фил», – ответил Леонард [8].