Сильвия Симмонс - Леонард Коэн. Жизнь

«Пули, валяющиеся на полу, это преувеличение», – говорит Дэвид Кессель, и он, скорее всего, прав. Чем больше человек даёт интервью, тем более отточены его истории и тем больше он склонен преувеличивать. «Пули на полу студии не валялись, – продолжает Кессель. – Он, наверное, говорит про особняк Фила. Если на то пошло, многие американцы зачем-то владеют огнестрельным оружием. Конституция это позволяет». Дэн Кессель: «Леонард, казалось, был заинтригован Спектором и его компанией, он часто говорил про нас какие-то остроумные и проницательные вещи, но я никогда не чувствовал, что ему некомфортно из-за оружия или ещё почему-то. Наоборот, он по-своему, тихо, наслаждался всем происходящим».

Стэн Росс, ассистент звукорежиссёра и один из владельцев студии Gold Star, считает иначе. «Моё главное воспоминание обо всём этом – что и Фил, и Леонард были недовольны тем, чтó у них получалось, и, по-моему, совершенно справедливо» [9]. Пианистка Девра Робитай, ассистент и любовница Спектора, игравшая на Death of a Ladies’ Man на синтезаторе, согласна с Россом. Она рассказала биографу Спектора Мику Брауну, что Леонард и Спектор «совершенно не совпадали во взглядах. Между ними было много творческих разногласий. Это всегда было очень напряжённо, очень дискомфортно». И ещё непредсказуемо. Спектор «мог быть в прекрасном настроении, а мог быть совершенно безумен. В большой степени это было из-за алкоголя. Иногда дело было в чьих-то словах, иногда на него просто находило такое настроение, и он в гневе уходил. Все болтаются в студии, а потом эмоции накаляются, на часах уже пять утра, все дико устали… Пару раз он напивался и отрубался прямо посреди комнаты – тогда мне с Ларри [Левином, звукорежиссёром] приходилось поднимать его, усаживать на стул и приводить в чувство, и иногда он каким-то образом собирался, и получался блестящий дубль, момент гениальности» [10]. Даже Левин, давний соратник и друг Спектора, был принуждён сказать, что Фил был «не в лучшей форме» и Леонард «заслуживал результата получше» [11].

Во время записи под дулом пистолета оказался также скрипач по имени Бобби Брюс. Было уже поздно, и он записывал соло в «Fingerprints», стилизованной под кантри песне о влюблённом человеке, теряющем свою личность. Как вспоминает Дэн Кессель, Спектор «хотел, чтобы Бобби сыграл снова с определённым ощущением. «Сделай это вот так, Бобби. Нет, вот так». Атмосфера была напряжённая, и в попытке разрядить её Бобби заговорил жеманным голосом (Дэн показывает): « Ну конечно, Филипп, я всего лишь майонез в твоих руках. Обычно Фил бы просто рассмеялся, но сейчас он был не в настроении шутить». Спектор достал пистолет. Левин пытался всех успокоить, но Спектор отказался убирать пистолет. Левин пригрозил выключить всё оборудование и уйти домой. «Тогда он понял, что я настроен серьёзно, и убрал пистолет, – говорит Левин. – Я любил Фила. Я знал, что это не настоящий Фил» [12]. Брюс тихо убрал скрипку в футляр и смылся.

Когда пришло время записывать заглавный трек альбома, Леонард привёл на студию Whitney защитника для себя – Роси. Дэн Кессель вспоминает: «Дзен-гуру Леонарда был приятный и дружелюбный и говорил тихим голосом. Он был одет, как полагается монаху». Рони Блейкли: «С таким человеком хотелось находиться рядом, он был весёлый и добрый, и в нём чувствовалась дисциплина. Особенный человек. Леонард к тому же был его водителем. Это был – надеюсь, я могу так сказать – урок смирения. Он учился служить». Леонард пытался уговорить Рони отправиться в Маунт-Болди и медитировать с Роси. «Он сказал мне, – вспоминает она, – что это спасло ему жизнь».

Запись началась, как обычно, в 7:30 вечера, но к половине четвёртого музыканты ни разу не сыграли «Death of a Ladies’ Man» от начала до конца; Спектор заставлял их играть маленькими кусочками – не больше шести тактов. В четыре часа утра Спектор встал у окошка аппаратной, хлопнул в ладони, и Леонард начал петь свою медитативную девятиминутную историю о любви, браке, утрате мужественности и о пустоте, которая наступает, когда «великая любовь ( или дело ) заканчивается». В этой огромной студии имелся настоящий церковный орган, и Спектор велел Дэну Кесселю сыграть на нём. Тот никогда ещё этого не делал. «Я включил инструмент, сел, наскоро попробовал разные регистры и постарался найти самый массивный звук. [Затем Спектор] начал дирижировать нами, как настоящим оркестром, и Леонард вступил в идеальный момент и начал петь с максимальным чувством, а все сорок музыкантов играли как один, ловя каждый нюанс его пения. Каким-то чудом, без написанных партий и без полноценной репетиции, мы смогли все вместе зайти на гладкую посадку. Мы все были вне себя от счастья, когда закончили, и Леонард больше всех».

В июне, через четыре месяца после последней февральской сессии в Whitney (тогда были записаны «Fingerprints’ и «I Guess It’s Time”), состоялась ещё одна сессия – они снова работали в Gold Star; записывали «Paper-Thin Hotel». Эта песня, с коронными для Леонарда темами расставания, супружеской неверности и капитуляции, получила трогательную романтичную аранжировку с хорами, несколькими фортепиано и слайд-гитарой. Вот и всё. Спектор, как всегда, под неусыпным наблюдением вооружённой охраны забрал плёнки к себе домой и затем приступил к процессу сведéния; где он это делал, не разглашалось.

Леонарду, видимо, никто не сказал, что запись закончена. Он считал, что партии, спетые им из последних сил в рассветные часы, – всего лишь черновой вокал, который он позже сможет переделать начисто. Он ошибался. Услышав готовый альбом, Леонард содрогнулся от ужаса. Из больших колонок пел человек совершенно обессиленный и потерянный, словно его ударили пыльным мешком по голове. «Я подумал, что он выхолостил нашу пластинку, и послал ему телеграмму, где написал, чтó думаю», – вспоминал Леонард [13]. Он спросил Спектора, нельзя ли ему снова прийти на студию и спеть свои партии заново, но тот сказал, что нельзя. «В последний момент, – говорил Леонард, – Фил не смог удержаться от того, чтобы уничтожить меня. Думаю, он не может терпеть других призраков в своей тьме» [14].

В интервью «Нью-Йорк Таймс» Леонард сказал, что в новом альбоме ему не нравится ничего. «Местами в музыке есть настоящая мощь, но в целом она, мне кажется, слишком громкая, слишком агрессивная. Эти аранжировки мне мешают. У меня не получилось передать смысл песен» [15], а среди них были некоторые из лучших песен Леонарда о любви – отчаянной, удушающей, истинной, безбожной, нежной, но чаще убийственной. Впрочем, что бы он ни думал о Death of a Ladies’ Man , трудно отрицать, что Спектору удалось поймать ощущение погибели, которое сам Леонард испытывал в то время. Леонард действительно был потерянным и обессиленным, он действительно остался ни с чем. Сюзанна от него ушла. Мать тоже собиралась его покинуть.