Жак Росси - Жак-француз. В память о ГУЛАГе

На этих временных дачах люди появлялись неожиданно и исчезали без предупреждения. Однажды утром Вилли, Грета или Петер не приходят к завтраку, вот и всё. Никто не задавал вопросов. Каждый раз, вернувшись из-за границы после очередного задания, Жак прямо с вокзала едет в штаб-квартиру своей службы и докладывается по начальству. Ему назначают число, когда он должен явиться на службу. Если предстоит скорый отъезд, его селят в гостиницу для иностранных туристов. Он должен будет прикинуться образцовым молодым буржуем, потому что в гостиницах можно наткнуться на капиталистических шпионов. На службе ему прикажут или ехать прямо в гостиницу, или сначала встретиться с товарищами из других служб, и это может растянуться на несколько недель или даже месяцев. Если ему предстоит задержаться в Москве, поскольку заданий для него пока нет, то его селят на одной из подмосковных дач, предназначенных для секретных агентов, где он будет ждать новой командировки.

Дачей заведует российский товарищ – вероятно, это его задание; иногда его встречаешь на одном и том же посту несколько раз подряд. В остальном на даче самый разный народ, но чувствуешь себя свободно, потому что кругом верные коммунисты. «Там завязывались романы… Теоретически ревности быть не могло, но в жизни это не всегда получалось. Как бы то ни было, считалось, что все мы свободны в своем выборе. Всё зависело от настроения и от самого человека. Но девушки спали только с теми, с кем хотели».

Я расспрашиваю, какая мораль была принята в Советском Союзе по части интимных отношений. Жак утверждает, что главное было – не проговориться. «Если кто-то с кем-то спит или, не дай бог, кто-то кого-то любит, можно ненароком выдать секрет». Если у советского чиновника или крупного сановника есть любовница, значит, он способен на предательство, а следовательно, представляет опасность, и иногда его приходится «устранять» во имя «морали», основанной не столько на этике, сколько на страхе. Но на дачах между секретными агентами интимные отношения дозволялись: в семье, сплоченной общей идеологией и общим делом, допускается эндогамия, нельзя только заводить интимные отношения вне своей группы.

Рассказывая о женщинах, которых встречал в этой среде, Жак упоминает знаменитую и великолепную Александру Коллонтай, которую он лично не знал, итальянку Анжелику Балабанову, которую видел один раз, немецкую коммунистку Клару Цеткин. «Коллонтай была необыкновенно умная женщина, ей удалось не погибнуть в тридцать седьмом». Были там, конечно, и женщины пролетарского происхождения. Другие были интеллектуалками, иногда из высокопоставленных семей, идеалистки, мечтавшие о личной и коллективной свободе – для себя, для всех женщин, для всего общества. Жак вспоминает Грете, немку аристократического происхождения, которую семья заперла в монастырь за своеволие. Она познакомилась с группой молодых революционеров и вступила в коммунистическую партию, которая до прихода Гитлера к власти была легальной. Там ее заметили люди из Коминтерна и привлекли к себе на службу.

В этом тесном кругу секретных агентов очень много немцев, немало и выходцев из Восточной Европы. Жак замечает, что, как правило, те, у кого в стране компартия не находится вне закона, не так привычны к правилам секретности, как остальные. Мало было французов и англичан. «О тех, кто, как я, говорил на нескольких языках, часто никто не знал, откуда именно они родом. О себе никто не говорил. Кстати, в ГУЛАГе будет то же самое: у всех лагерников психология как у секретных сотрудников…»

На сексотских дачах говорят на языке, понятном большинству. Иногда это немецкий, иногда китайский. Многие из этих агентов-иностранцев плохо владеют языком Пушкина и стараются его подучить. Спрашиваю у Жака, много ли было таких дач и всегда ли он попадал на одни и те же. В ответ слышу, что в СССР на всё, что официально было засекречено и служило делу ниспровержения капитализма, выделялись неограниченные средства.

На этих дачах люди отменно питались в отличие от остального населения страны. Помещения просторные, не в пример скученности обычных российских граждан. У всех свои комнаты. Женщины и мужчины жили раздельно, но предоставлялись и комнаты на двоих, независимо от того, являются ли эти двое мужем и женой. Попадались даже настоящие семьи с детьми, прирожденными маленькими коминтерновцами. Средний возраст был невысок, обычно он не превышал тридцати, от силы тридцати четырех лет.

Несмотря на идеологию, а возможно, именно по причине идеологии, в этой среде не обходилось без слабостей и низостей. Иногда на этих молодых людей, готовых безоговорочно принести себя в жертву общему делу, разлагающе действовала праздность, пестрый состав компании, суровость инструкций. Когда убиваешь время на даче, в кровь поступает меньше адреналина, чем на опасном задании в самом пекле, и организм начинает бунтовать. У этих самураев секретной бюрократии, застрявших на вилле со всеми удобствами, были свои слабости, свои антипатии, свои сплетни. Способные на злословие и даже на донос, молодые идеалисты были не вполне свободны от мелкобуржуазного индивидуализма. Не всегда они вели себя как подобает истинным коммунистам. Один чешский товарищ настаивал, что нельзя уничтожать личную собственность. «Этот чех был старше других. Ему было лет тридцать. Полноватый. Мы спорили о том, каким будет общество при коммунизме, и он сказал:

– Но мне все-таки нужен собственный угол».

Собственный – это звучало ужасно. Разве коммунист может быть собственником или хотя бы только мечтать об этом? Ясно, что нет. И ревность, и обжорство, и жадность, и собственническое чувство – всё это поводы для вредительства, всё это идеологические грехи. Если доносишь друг на друга – это не так уж страшно. В худшем случае возмутителя или возмутителей спокойствия переведут на другую дачу. Но донос может послужить уликой потом, например во время Великой чистки тридцать седьмого года, когда и нарушитель, и те, кто на него донес, уже начисто забудут об этих подробностях повседневной жизни. Обыкновенная сплетня без проволочки отправит бывшего секретного агента в гулаговский ад.

Лишь китайцы, традиционно более сдержанные, не разводили сплетен, но донести и они были не прочь. Жак подружился с одним китайским крестьянином, с которым говорил на его языке. Внезапно этого человека вызвали в Москву, и он больше не вернулся. Много месяцев спустя им сказали, что он предатель. Пройдут годы, и Жак узнает, что китайца арестовали за шпионаж. Пятеро его соседей по комнате, тоже китайцы и, подобно всем в этом месте, преданные коммунисты, слышали, как он говорил во сне, и донесли на него. Мораль: если поедешь в Советский Союз, не разговаривай во сне.