Жак Росси - Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Первый раз Жак приехал в Советский Союз в 1929 году, спустя двенадцать лет после большевистского переворота. Он встретился с множеством людей, таких же безукоризненных коммунистов, как он сам, слепо веривших в грядущую победу великой идеи. «В то время в России еще были представители “старой гвардии”, те, кто сражался с царизмом; они свято верили в победу коммунистической утопии. Это были честные люди, убежденные, что от них требуется напряжение всех сил. Разумеется, приходится преодолевать огромные трудности, но ведь и цели тоже огромны! Буржуазия не сдается, она делает всё возможное, чтобы разгромить дело коммунизма. Но они, так же как я, были готовы на любые жертвы во имя правого дела: вперед, товарищи, еще одно усилие!

Со временем у меня на глазах эти люди, творцы Октябрьской революции и участники Гражданской войны, исчезнут. У тех, кто пришел им на смену, уже не было того энтузиазма. Это были чиновники, бюрократы, они делали свое дело, получали зарплату, а главное, располагали привилегиями. Член партии, особенно на руководящей должности, обладал огромными преимуществами. Это была совсем другая порода людей.

Позже я придумал для Советского Союза название: Стратистан. Страты – это слои, отделенные один от другого. А -стан – это суффикс, с помощью которого образованы названия некоторых стран с авторитарными режимами: Афганистан, Пакистан, Узбекистан. Это слово отлично описывало советскую систему, особенно в двадцатые годы. Люди могли жить в одном и том же доме, в одном здании, и принадлежать к разным мирам. Например, в 1929 году, когда я в первый раз очутился в Москве, я пошел навестить друзей-эмигрантов. Они жили в многоквартирном доме для чиновников высокого уровня. Мой товарищ, болгарский рабочий, рассказывал, что на помойке находит такие редкие в те годы продукты, как белый хлеб, куски масла и даже шоколад. (Мусоропровода, разумеется, не было!) Это изысканное продовольствие выбрасывали высокопоставленные чиновники, жившие в том же доме. В то время, если строили многоквартирный дом, десять процентов жилплощади в нем предоставлялось в распоряжение кадровых партийцев, армии и ГПУ, будущего КГБ. В дальнейшем им стали отводить отдельные кварталы, чтобы номенклатурные работники не смешивались с простыми гражданами, у которых был совсем другой образ жизни. Вот это и есть Стратистан!

Ту же стратификацию, то же разделение на отсеки обнаружил я и в лагере. Способы и степени изоляции варьировались до бесконечности. В 1955 году меня вместе с партией заключенных конвоировали на восток, в пересыльную тюрьму в город Свердловск на Урале. В том году я встретил в той же пересыльной тюрьме арестанта, который ничего не знал о Второй мировой войне».

В первый свой приезд в Москву в 1929 году Жак встречался с людьми, которые еще слышали выступления Ленина и Троцкого. «Мы бесконечно спорили о разных политических или этических проблемах, но все споры прекращались, если кому-нибудь удавалось к месту привести цитату из классика марксизма-ленинизма, то есть из Маркса, Энгельса, Ленина или Сталина. В тот же приезд я познакомился с молодым рабочим, забросавшим меня вопросами о Гюго, французском писателе, которого он читал взахлеб. Он так и произносил, с взрывным “г”: Гюго. Мне было стыдно, что я не знаю, кто такой этот Гюго, и я попросил, чтобы он назвал мне какую-нибудь из его книг. Молодой человек ответил мне по-русски: “Собор Парижской Богоматери”. Я был потрясен тем, как странно звучит это имя на русском языке, но особенно тем, что этот нищий рабочий читает Виктора Гюго! В те времена мои новые друзья любили говорить, ссылаясь при этом на Клаузевица: в любой горной гряде есть несколько перевалов, полководческий гений состоит в том, чтобы выбрать из них наиболее удобный. Когда я вернулся в Москву несколько лет спустя, это изречение заменили другим: из каждого положения есть всего один выход, известный только товарищу Сталину».

Жак продолжает университетские занятия; для его начальства это полезно в том смысле, что служит секретному агенту прикрытием. «Я выбрал восточные языки и культуры, потому что увлекался ими, так что для меня это было не только прикрытие, но и страсть». Вот так Жак, работая связным, заодно заработает диплом парижской Школы восточных языков. Вначале он живет недалеко от Школы, на Лилльской улице, в типичной студенческой квартирке. Затем ему велят перебраться в студию в XVI округе, вернее, ему указали округ, а уж студию нашел он сам. Как всегда, его поведение направлено на то, чтобы не привлекать к себе внимания; как другие, он пропускает иногда в бистро стаканчик-другой, но не больше; участвует в спорах с товарищами, но не слишком пылко; тщательно готовится к экзаменам, прекрасно их сдает и, несмотря на отлучки, считается серьезным студентом.

Он поступил в Школу восточных языков в 1930 году, а окончил только в 1936-м. В какой-то момент его бесконечные пропуски занятий привели к тому, что он получил письмо из Школы с вопросом об их причине. «Когда я пришел объясниться, мне сказали:

– Возможно, вы испытываете трудности. Мы готовы помочь вам найти работу.

Я был тронут. Постарался убедить их, что всё в порядке. Только работы мне и не хватало! У меня и так одно задание шло за другим. Пока я учился в Школе восточных языков, успел побывать в скандинавских странах и в Северной Африке, где нужно было заменить другого агента. Когда заданий не было, я учился очень прилежно».

В Школе Жак изучал персидский, китайский и языки Индии – урду и хинди. «Я не окончил курс персидского, но когда очутился в Самарканде, где таджики говорят по-персидски, я был в состоянии с ними объясниться. Из десятка языков, которые я поддерживал в рабочем состоянии всю жизнь, чаще всего мне приходилось пользоваться китайским. Я и сейчас его немного помню. Но поскольку на нем уже не говорю, не читаю и не пишу, он забывается. Могу поговорить с одним собеседником, но не участвовать в общем разговоре. А от урду остались в памяти только обрывки. Недавно чистили фасад дома в Монтрёе, в котором я живу. Через открытое окно до меня донеслись не слова, но музыка урду. Когда рабочие в своей люльке поднялись на леса на уровень моего окна, я заговорил с ними на урду. Как они удивились!» В 1982 году Жак указал в своем послужном списке кроме приведенных выше языков французский и польский как родные, а также выученные русский, немецкий, английский, испанский и итальянский.

Около 1932 года Жак проучился один семестр в Кембридже, где слушал лекции известного специалиста по истории Индии. «В Кембридже и Оксфорде студенты жили в двух– и трехэтажных домах, поделенных на маленькие квартирки. Я делил комнату сперва со студентом из Бомбея, потом с англичанином. Разумеется, я не интересовался политикой, а если при мне о ней заводили разговор, говорил то же, что все. Но в этот период юноши из очень хороших английских семей увлекались марксизмом-ленинизмом. Потом некоторые из них станут советскими шпионами. Я не помню, чтобы встречался со знаменитым Филби. Зато знал других юнцов из хороших семей, тоже революционеров по убеждениям; тогда я был от этого в восторге. Разумеется, когда я с ними общался, я и виду не подавал, что имею отношение к коммунизму. Я запрещал себе слишком часто показываться в их компании; секретный агент, я знал, что ни в коем случае нельзя привлекать к себе внимание полиции. Поэтому разговаривал только на самые банальные темы. Но на нейтральной почве, например в аудитории, до начала лекции или после нее, я слушал их разговоры. Думаю, в ту пору они не были советскими секретными агентами, иначе их руководитель запретил бы им вести речи, которые могли их выдать. Но они очень категорично высказывались в пользу марксизма-ленинизма и подготовлены были лучше меня, особенно по части теории.