Олег Кудрин - Лина Костенко

В одном из интервью, данном «Литературной газете» полвека спустя, Костенко упомянула таких своих соучеников: «Рядом за партами сидели Роберт Рождественский, Фазиль Искандер, Юнна Мориц, армянский поэт Паруйр Севак, Наум Коржавин, прекрасные поэтессы из Прибалтики».

Любопытно читать воспоминания, интервью этих людей — текст искрит, от него можно подзаряжаться. А чтобы понять, кто чей сокурсник, нужно составлять таблицы, схемы. Но все равно начинается путаница. И не только потому, что память подводит, кто-то уходил (или его «уходили»), а потом восстанавливался. Просто курсы перемешивались, почти до неразличения — больше чем в обычных институтах. Ведь в тех — постижение наук по ступенькам, от первого курса до пятого. Здесь же иное дело: поэзия, проза, литература, в конечном счете — талант, который нельзя вложить, которому нельзя научить. Можно лишь что-то подправить, направить. И то — очень ограниченно.

Партой, учебой, рабочим столом для них оказывалась любая компания, в которой они собирались. Об этом литинститутском смешивании с радостью вспоминают буквально все его бывшие студенты. Вот, например, слова Анатолия Приставкина: «Когда сомкнулись курсы — старшие и младшие, то получилось удивительно творческое ядро. Мы были интересны друг другу, хотели узнать друг о друге побольше» [50] Галина Вайгер. «Мост через времена». Последнее интервью с Анатолием Приставкиным. URL: https://www.pravmir.ru/most-cherez-vremena-poslednee-intervyu-s-anatoliem-pristavkinym/ .

А вот стихи Костенко — о том же:

О том, да не о том. Здесь в молодой радости богемной ватаги можно найти и тревожные нотки — снежные сфинксы, перегородившие дорожку к воротам. Впрочем, это, наверное, самый беспокойный образ в «Подмосковном этюде». В нем описана лыжная прогулка в Переделкино, писательском поселке, где в общежитии (бывших литфондовских дачах) поселили студентов, будущих литераторов. Этюд важен для понимания мироощущения Лины-студентки, так что стоит привести его полностью (заменив на отточие уже цитированное четвертое четверостишие).

Да, близость, доступность — не амикошонская, но душевная — живых классиков (в гости к студентам приходили самые знаменитые, кроме названных — Луи Арагон, Анна Зегерс, Джон Апдайк), конечно, впечатляла юного поэта: протяни руку — коснешься. Но свет в окне для нее — один. И он — от оконца Александра Довженко, универсального украинского гения.

Она тогда успела немного пообщаться с ним. Но не в Переделкино, а на московской квартире, куда пришла вместе с одной киевской киносценаристкой. Довженко говорил с Линой исключительно по-украински, попросил прочесть ее стихи. Услышав их, приглашал заходить в гости, на его дачу в Подмосковье. Поэтому пробегая мимо нее на лыжах, она очень живо представляла ее хозяина. Но зайти — стеснялась, считала, что стихи ее еще не настолько хороши. Да и просто откладывала из-за молодого непонимания ценности времени. Всё думала — вот в следующий раз… А потом плакала, когда осенью 1956 года узнала, что Довженко умер. Не успела…

Хотя — так ли все просто, не упрощаем ли мы ситуацию, говоря об исключительности «окна Довженко»? Представим, талантливая девушка, украинка, в столице советской империи. Обучение многоязыких студентов, «от поляков до якутов, от чехов до туркменов, от прибалтов до Кавказа, плюс один курд и один кумык», идет на русском языке. Семинар у Костенко ведет русский поэт. И познает она в том институте тонкости слова русского, а не украинского. Жена и сокурсница Рождественского Алла Киреева как-то сказала об этом (не без тени национально-культурной ревности): «Лина Костенко с нами училась и была, между прочим, одной из тех, кто русские диктанты писал на пятерки» [52] Юлия Пятецкая. «Евтушенко считал первым поэтом себя, Вознесенский — себя…». Интервью с Аллой Киреевой. Газета «Бульвар Гордона». 9 февраля 2006. URL: http://bulvar.com.ua/gazeta/archive/s6_3154/1915.html .

Может, с ее творческой, поэтической идентичностью в те московские годы было не так уж просто. Именно об этом вспоминал Мыкола Руденко в главе «Смерть Сталина» (книга воспоминаний «Наибольшее чудо — жизнь»), обитавший в те дни в Москве на Красной Пресне:

«К нам пришла Лина Костенко, которая училась в Литературном статуте (так у Руденко. — Прим. авт .) имени Горького. Неудивительно, что она искала знакомств среди московских поэтов: Лина писала тогда на русском языке. Она и на этот раз читала именно русские стихи. Правду говоря, хоть они были не хуже многих стихов, которые печатались в московских журналах, чего-то своего, самобытного в них не было. Стихи как стихи, грамотные, умные, ими можно даже заслужить благосклонную рецензию; они, однако, не только неспособны были сделать погоду в поэзии, но и просто запомниться. Припоминаю, вышли мы с Линой на улицу, и пошли Красной Пресней. О поэзии не говорили, были какие-то другие темы. Но вот я решился спросить у Лины:

— А на украинском языке вы пишете?

— Иногда пишу, — неуверенным голосом ответила она.

— А вы могли бы прочитать хотя бы несколько украинских стихов?

— Ну, попробую.

И Лина начала читать стихи, которые потом вошли в ее первую книгу “Проміння землі”. Я сразу же почувствовал, что это далеко не обычная украинская поэтесса, и именно украинская, но не русская. Когда я сказал об этом Лине, она иронично улыбнулась:

— Вы преувеличиваете значение этих стихов. Я пробовала подавать их в журналы — никто и внимания не обратил.

Я уговорил Лину, чтобы прислала украинские стихи мне. Она пообещала» [53] Руденко Микола. Найбільше диво — життя: Спогади. Київ, Едмонтон, Торонто. Видавництво Таксон, 1998. С. 214. .