Олег Кудрин - Лина Костенко

У Коваленкова также учились известные российские поэты Белла Ахмадулина, Владимир Соколов и Фазиль Искандер, ставший поэтичным, ироничным прозаиком. Приходили на этот семинар и поэты, к тому времени Литинститут уже закончившие: болгарка Лиляна Стефанова, Константин Ваншенкин, Юлия Друнина.

После смерти Сталина Коваленкова арестовали. И вся его группа отказалась сдавать зачет другому преподавателю, понимая, что рискует, как минимум, отчислением. Но, к счастью, времена наступили другие. Через три месяца Учитель вернулся, «высокий, элегантный, заметно похудевший». Все бросились ему на шею, он молча расцеловал учеников и сказал: «Давайте зачетки».

Это была середина 1953 года — впереди еще три года учебы в постсталинской стране. Один этот пример показывает атмосферу Литинститута. Даже в условиях тоталитарной страны эти люди чувствовали, хотели себя чувствовать свободными. Многие из них прошли войну, видели ее ужасы (стихи 1943 года фронтовички Друниной поразительно напоминают воспоминания Костенко на ту же тему: «Я только раз видала рукопашный, / Раз наяву. И тысячу — во сне. / Кто говорит, что на войне не страшно, / Тот ничего не знает о войне»). Почти все не понаслышке знали, что такое репрессии. Но все это не усиливало в них страх, а способствовало более раннему взрослению, мужанию. И состоянию, описанному поэтом в — «Есть упоение в бою».

К тому же, в институте учились многие молодые люди из восточной Европы. Да, теперь они оказались за «железным занавесом», но ведь родились и выросли еще в тех странах, где понятие о свободе было совсем другое, чем в СССР. Костенко, к примеру, жила в комнате с девушками из Балтии — рижанками Визмой Белшевиц и Майей Аугсткалной (театровед), эстонкой Весте Паас (киновед). «Мои подруги рижанки одевались, как парижанки», — рассказывала Костенко. Кстати, в институте учились и репатрианты из Франции — армяне. А отец Майи незадолго до того переехал из Австралии. Всем этим людям не нужно было объяснять, что такое свобода.

Комната Лины Костенко жила дружно, готовили национальные блюда по очереди. На день рождения подкладывали подарки под подушку. Конечно же, заходили ребята — читали стихи. И не всегда на русском. Если на своем языке — все всё равно слушали, потому что мелодика поэзии завораживает, даже если не знаешь язык. Порой Лина рукодельничала, по крайней мере, она своими руками сделала один из главных своих нарядов — сорочку с «космацьким взором», то есть узором, привезенным из Карпат — в горячих красно-желто-оранжевых тонах с небольшим вкраплением черного (забегая вперед — диплом она сдавала именно в этом наряде).

В 1954 году парторг попросил Лину к 300-летию Переяславской рады подготовить афишу к мероприятию по этому поводу. И она подготовила — но написала в ней не «воссоединение», а «присоединение». Когда же парторг высказал претензии, она еще начала доказывать, апеллируя к химии, что второй термин гораздо точней и правильней.

Но полной свободы в московском в Литинституте тех лет, конечно же, не было. Горе выборочно могло затронуть каждого. С одних каникул не вернулся студент-якут. Ребята как-то узнали, что на допросах его пытали, били, называя «желтой тарелкой». Вспоминает Костенко и другой случай: «Когда Сталин умер, арестовали и заслали молодого грузинского драматурга Вахтанга Кварацхелию по абсурдному обвинению» [63] Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. С. 163. . Всё преступление Вахтанга заключалось в том, что он был племянником Берии (при том особых родственных связей не поддерживавшим). За это, после годичного разбирательства, в августе 1954 года его вместе с женой Ларисой выслали на Восток (Казахстан, позже — Красноярский край).

Кстати, о смерти Сталина… Лина могла погибнуть во время его похорон. Она с ее будущем мужем Ежи Пахлёвским пошли на прощание с Вождем. Но уже по дороге поняли, что не рассчитали с одеждой, оказалось очень холодно. Зашли к сокурснику Ежи, утеплились и пошли втроем в длинную очередь прощавшихся. Было так холодно, что люди начинали потаптываться, а иногда и… пускались в пляс. Очередь шла медленно, утыкаясь в кордоны милиции, в стены домов. От долгого ожидания и холода люди злились, зверели. Начиналась толкотня, давка, паника. В какой-то момент опасная воронка чуть было не затянула и Лину, но «хлопці висмикнули мене з натовпу». После этого они отдышались в какой-то подворотне и отправились домой: «Гинути через вождя не було сенсу».

Судьба отвела беду. Позже Лина Васильевна с уважением и долей юмора вспоминала, как в те дни после смерти Сталина, когда многие «державно и бессмысленно рыдали», вела себя ее соседка по комнате: «Эстонка Веста Паас чистила ногти» [64] Там же. С. 165. .

То было время, когда многие возвращались из заключения. Летом 1956 года вернулся и отец Лины. Из ссылки Василий Григорьевич приехал в Москву.

«Я сдавала экзамены. Встретила отца на перроне. Из всех окон вагона на нас смотрели отчаянные страждущие глаза — тогда многие возвращались из ссылки: каждый думал, как его встретят после стольких лет разлуки, все ли в порядке дома, ждут ли. Радовались за отца, что его встречают, махали нам руками из окон. Девушки куда-то перебрались из комнаты, чтобы он мог переждать у меня <���…> Я сдавала экзамены, параллельно пытаясь чем-то развлечь и порадовать отца. Повела его в театр Вахтангова на спектакль по пьесе Гауптмана «Перед заходом солнца». И очень потом жалела: спектакль был тяжелый.

Фактически мы тогда впервые с ним познакомились. Я уже была взрослая. Тогда он мне и сказал (с иронией. — Прим. авт .), что прожил “большую и красочную жизнь”» [65] Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. С. 166. .

Дипломной работой в Литинституте было художественное произведение. Для поэтов, как Лина Костенко — сборник стихов (тот самый, что вскоре выйдет под названием «Проміння землі»).

Долгие годы главой дипломной комиссии в Литинституте назначали столпов соцреализма, таких как поэт Алексей Сурков, прозаик Василий Ажаев. Но после ХХ съезда в стране многое менялось. И впервые за многие годы главой комиссии назначили писателя, не настолько советски официозного — Всеволода Ива́нова (1895–1963). В молодости он входил в известную петроградскую литературную группу «Серапионовы братья». Потом переехал в Москву. Опальным писателем он не был, работал в организационных структурах Союза писателей. Но все же у него был флёр некой загадочности, оппозиционности. И многие его произведения действительно не были изданы, они еще долгие годы отлеживались «в столе». «Перед Ивановым мы испытывали почтительную боязнь, это был величественный седой человек, олицетворявший “связь времен”. Он принадлежал к той плеяде писателей, из которой уже тогда мало кто оставался в живых» [66] Там же. , — поясняет Костенко.