Олег Кудрин - Лина Костенко

Лина приняла происходящее как личное горе. Ей после этого до невозможности трудно было общаться с этой властью. Она начала собирать подписи под протестными письмами. Делала это с горящими глазами, с верой в правильность и даже праведность этого дела. Тут-то и раскрылась, во всей полноте, вот эта «обманчивость шестидесятых» — призрачность оттепели.

«Когда прошли первые аресты, мы с Надей Светличной (сестра Ивана. — Прим. авт .) обратились к одному выдающегося поэту за подписью под протестным письмом. Он долго читал, очень близко поднеся страницу к глазам, — или от близорукости, или прикрываясь от нас. Сказал, что дело сложное, что подумает, попросил позвонить через два дня. Я уже и подошла к телефону, уже и трубку сняла, и вдруг поняла: не надо. Я лучше позвоню другому поэту, он очень влиятельный, он сможет помочь. Позвонила к нему домой из Союза писателей: “Вы же знаете этих ребят, они же ни в чем не виноваты!” И услышала в ответ: “Извините, но у меня сегодня заседание”.

Я вышла из Союза, и там сверху, возле метро, увидела — внизу бурлит Крещатик. Индифферентная красочная человеческая масса. В сердце Украины все куда-то спешили, говорили, разминались, и никому нет дела до того, что кого-то арестовали, кого-то пытали, кого-то расстреливали. И через много лет, что бы с нами не случилось, по Крещатику будет идти масса людей, которой будет безразлично, что кому-то болела Украина.

Тогда я почувствовала это страшное одиночество. И вдруг заплакала. Вспомнила Николая Кулиша, который, говорят, перед арестом, оказавшись в подобном водовороте толпы, поднял руки вверх и сказал: “Сдаюсь!” Общество, отчужденное от реальной глубины проблем, отчужденное от беды, которую оно же и переживает, — действительно, можно заплакать. От одиночества в таком обществе» [99] Пахльовська Оксана. «У майбутнього слух абсолютний». Інтерв’ю Ліни Костенко. Газета «День». URL: http://incognita.day.kyiv.ua/u-majbutnyogo-slyx-absolyutnuj.html .

Когда того же Вячеслава Чорновила и его друзей в 1967 году судили по лукавым советским статьям, она была на их процессе. «Лина Костенко после приговора бросила осужденным цветы. Цветы, конечно, были немедленно арестованы, саму Лину Костенко в соседнем помещении “ с пристрастием” допросили, но торжественная церемония завершения закрытого суда над “ особо опасными государственными преступниками” была полностью испорчена» (воспоминания Чорновола [100] Молодик Марія. Ліна Костенко: «Якщо мене ви й зігнете в дугу, то ця дуга, напевно, буде вольтова». URL: molod.podil.com/site_ukr/2010/03_Lina/Intervu1.doc ). Да, она ездила на процессы над украинскими диссидентами, бросала цветы, пыталась передать шоколадку, отчаянно била кулаками по милицейским воронкам, в которых упрятывали украинских героев. Поступки эти могут показаться кому-то бессмысленным донкихотством. Может, они и были донкихотством, но не бессмысленным. Во-первых, Лина поступала так, просто потому что не могла иначе. Без этого, возможно, сердце ее разорвалось бы, не выдержав происходящей несправедливости, растаптывания всего лучшего, что есть в стране. Во-вторых, гонимые, благодаря таким людям и таким поступкам, не чувствовали себя одинокими. И с третьей стороны, рассказы о смелой, красивой, сильной женщине, большом поэте, так защищающем неправедно осужденных, не боящемся так противопоставить себя государству, передавались из уст в уста. Пусть шепотом, но отчетливо. И в стране сохранялась память о протесте — славном, не задушенном. Сохранялось четкое, как в физике, понятие — сила сопротивления.

И с ней самой всегда оставались ее друзья. В том числе литинститутские. Когда Майя Аугсткална, будучи проездом в Москве, услыхала, что Лину, якобы, арестовали, она тут же примчалась в Киев — узнать, что с подругой. В те же времена у Лины Костенко побывал другой однокашник — Анатолий Кузнецов. Он уже готовился к судьбе невозвращенца, поэтому ему так близка оказалась та обстановка, в которой находилась поэтесса: «Лина Костенко, когда я последний раз побывал у нее в 1969 году, имела стол, заваленный неопубликованными рукописями, показывала гранки рассыпанной и невышедшей книги <���…> Окруженная слежкой, с подслушивающими микрофонами в квартире, допрашиваемая в КГБ, она производила впечатление человека, дошедшего до последней степени нервного истощения» [101] Кузнецов Анатолий. На «Свободе». М.: Corpus, 2011. С. 134. .

Позже, уже оказавшись в Лондоне, Кузнецов регулярно слал ей поздравления с Новым годом. Новый год — культовый праздник Советского Союза, насаждаемый с середины 30-х годов, чтобы вытеснить Рождество. Костенко вспоминала, что в 30-е в ходу были особые новогодние гирлянды с изображениями советских вождей. Но по мере того, как их арестовывали и расстреливали, нужно было вырезать из гирлянды соответствующие партлица. Через какое-то время такие гирлянды становились похожими на зловещий оскал с выпавшими зубами.

По словам Оксаны Пахлёвской, в конце 60-х елку для детей мама делала обычную — со снежинками, сосульками, звездочками. А на свой рабочий стол ставила маленькую елку с другими украшениями: вырезанная из бумаги гирлянда, в которой — писательские перья, очки, цепи. Однажды Костенко открытку с изображением такой елки отослала Николаю Бажану, с намеком, что нужно как-то помочь арестованным украинским деятелям. Потом и сама пришла к нему, уговаривала что-то делать. Он же лишь умолял ее не совершать «неправильных шагов». Лина хотела уйти, не оглядываясь. Но в последний миг все же остановилась, посмотрела на собеседника. Николай Петрович стоял, упершись руками в стол, весь красный, в глазах — слёзы: «Если бы вы знали, скольких людей я провел вот так, глазами — в последний раз». Тогда она лучше поняла суть этого «тяжело травмированного поколения». За официозным фасадом у многих прятались «покалеченные души», поскольку чтобы выжить, нужно было писать что-то вроде: «Людина стоїть в зореноснім Кремлі, / Людина у сірій військовій шинелі. / Ця постать знайома у кожній оселі. / У кожній будові на нашій землі».

В конце 1960-х друзья подарили Лине Костенко старинные первые сборники Павла Тычины, книжки, упрятанные в дальних закутках до лучших времен, и этих времен дождавшиеся. А в них — поэзия безоглядно великого Тычины, каким он был до сотрудничества с властью. Костенко была поражены силой этих стихов. Как же она теперь жалела, что не захотела общаться ним, пока он был жив, а, оказавшись рядом, лишь перебрасывалась несколькими словами. Но, увы, поздно. Павел Григорьевич ушел из жизни 16 сентября 1967 года.

А ведь он ждал… Он, великий и увенчанный, с трепетом и стеснением ждал встречи с ней, искреннего и задушевного общения. В 1981 году были опубликованы дневники Тычины. Там — такая запись от 8 мая 1958 года: