Иван Никитчук - Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса

— А Остапенко?

— Чего? — дядя уже забыл о нем. — А! Вот, вот. Слыхал же, цепным кобелем набросился на Петровского. Меньшевиком считает себя… А, по-моему… махровый эсер-националист.

Погасив о стояк папиросу, зевнул сладко.

— Ладно, спать айда.

Зарываясь под одеяло, Николай понял, чем дядя изменился. Ожил, окреп изнутри, спустился с небес на землю. Обрел тут недругов и единомышленников…

Снова надо ехать в Киев. Впереди выпускные экзамены. На вокзал Николай пришел один. Костя каждые каникулы накликал на себя беду, а нынче мольба его дошла до бога: на рыбалке простыл. Поселковый доктор выписал ему освобождение на неделю.

Протолкавшись к кассе, купил билет. До поезда еще четверть часа. Решил прогуляться по перрону. Застегивая карман гимнастерки, увидел, как баул его кто-то поднял. У самого уха — голос:

— Пройдемте-кась…

Жандарм! Богда.

В дежурке, куда он частенько забегал за отцом, еще двое. Из дорожных никого нет. Толстощекий, бритый наголо, с желтыми лычками на малиновых погонах, сидел на стуле дежурного жандарм. Богда, поставив перед ним баул, отрекомендовал:

— Щорс, воспитанник Киевской военно-фельдшерской школы. Возвращается с каникул, так сказать-с…

Бритый откашлялся в кулак.

— Щорса, машиниста, сын?

— Его-с.

Николая обожгла догадка. Обыск! Ждали его. Замешательство тут же сменилось холодным расчетом. Того, что надеются найти, у него нет. Следят за дядей Казей. Предупредить бы его…

— Чем обязан, господа? — спросил, поправляя складки под ремнем.

Бритоголовый не моргая выдержал его взгляд, буднично сказал, указывая пальцем на баул:

— Желательно взглянуть… Отоприте, пожалуйста.

— Замка нет.

Вытряхнул баул Богда. Пересмотрел все вещи, перелистал книжки, тетрадки, выворачивал даже шерстяные носки, вывязанные накануне бабкой. Начальник, отвалившись, потряс с благоговением устав строевой службы, затрепанную книжонку.

— Интересуетесь строевой службой? Похвально, господин фельдшер.

— Не имею чести еще быть таковым, — ответил Николай, не поддаваясь на его миролюбивую усмешку.

— Еще год учебы им-с, — подсказал Богда, передавая застегнутый на ремни баул. — Не смеем задерживать-с. Через минуту ваш поезд.

На перроне, бегая взглядом по толпе, Николай мучительно искал, кого бы послать к дяде…

Июль 1914 года. В день выпуска с утра в спальнях, коридорах суета. Сразу после молебствия в просторном вестибюле выстроилась шеренга воспитанников. Ни одной лишней складки под ремнями, ни одного шевеления в застывших свежих мальчишеских лицах. Напротив — стол под голубым сукном, преподаватели, начальство в парадных мундирах. Свидетельства выдает сам начальник школы, генерал Калашников.

— …Андрей Петруня!

Четкий шаг. Вручение, рукопожатие. Тем же строевым Петруня возвращается, но уже не воспитанником старшего возраста, а военным фельдшером, вольноопределяющимся.

— …Дмитрий Мазур!

— …Николай Пикуль!

— …Николай Щорс!

После выпускного вечера Николай сел в утренний поезд. Надо было денька два пображничать с однокашниками на радостях согласно заведенному порядку. От сестры получил тревожное письмо: что-то с дядей Казей. Пишет намеками. Если бы заболел. То так и сообщила.

Проезжая мост, высунулся в окно. Полный солнца и небесной голубизны, Днепр слепил. Сразу припомнились шевченковские строки: «Дніпро геть-геть собі розкинувсь! Сіяє батько, та горить!..» Николай щурился, ловил открытым ртом свежий ветер, а из головы не выходил дядя. Нет, не болезнь. Нет, нет. Обыск? Арест? Зимой они видались, по казенным делам дядя приезжал в Киев. Поделился с ним, что произошло тогда на вокзале в Сновске при отъезде. На диво он к этому отнесся с усмешкой.

Костя укатил недели полторы назад. Повторным заходом попал в выпускную группу. Наверно, снова река и рыбалка затянули его совсем — мог бы черкануть пояснее, нежели Кулюша. Незаботливый он, равнодушный и к чужим, и к близким. Горазд на всякие прихоти.

Под стук колес Николай одолевают мысли о будущем. С весны отчетливо ощутил, что школа позади и через месяц-другой надо делать самостоятельный шаг. На душе безрадостно. Должность младшего фельдшера в околотке одного из окраинных военных округов необъятной Российской империи страшила и приводила в уныние. За каждый год учебы воспитанник школы должен отработать в армии полтора года. За четыре — шесть лет! При поступлении тогда такая цифра казалась пустым звуком. А сейчас встала перед стеной. Угнетало еще и то, что роль твоя мизерна — ставить градусники, грелки, клизмы, выписывать с чужих слов молодым, по сути, здоровым ребятам твоего же возраста рецепты. Переживания не были бы столь болезненны, не знай он, Николай, что делается вокруг. Мало кого из выпускников тревожит завтрашний день. У иных ретиво действуют родители. Папаша состоятельный — может сунуть кому следует. Трое из выпуска таким образом отвертелись и поступают в университет, на медицинский факультет, кое-кто надеется попасть в офицерские училища. Словом, ловчат всяк по-своему, используя толстый карман и связи.

Понимал Николай — ни того, ни другого у него нет. Отец изо всех сил один тащит огромный воз. Те замусоленные трешки, которые он с кровью отрывал от семьи дважды-трижды в году, жгут до боли ладони. Ждет не дождется, когда начнет отрабатывать их, помогать отцу.

И снова он возвращался к своему щемящему. В университет, на медицинский бы… С мечтой этой он сжился. Но беда в том, что фельдшерское свидетельство не дает права для поступления в университет, нужна гимназия. Согласен, школьные знания по общеобразовательным не идут в сравнение с гимназическими. Возмущало другое: для него, продолжателя крестьянского сословия, сына малограмотного машиниста маневрового паровоза, страшно узка дверь храма высших наук. Это даже не дверь, а щель. Однако некоторые протискиваются. Но опять же — плата…

Опять дядя! Что там стряслось? Был обыск? А что могли найти? «Правду»? Запрещенные брошюры? Бывают у него. Доставляют машинисты, кондуктора. Случается, ездит и сам. Вот в Киев приезжал… Наверняка порожним не вернулся домой. Сновские жандармы во все глаза следят за ним. Богда днюет и ночует возле депо…

За окном бежала степь, зеленые островки сел. И только небо — безоблачное, мирно-голубое — оставалось неподвижным.

Сельским фельдшером век оставаться?.. А может махнуть в Америку? Он слышал где-то, что там все по-другому — свобода, каждый может выбирать, где ему учиться и что делать… Нет, нет. Поработает околоточным два-три года… Даже все шесть! За это время одолеет предметы, необходимые для вступительных экзаменов в университет, скопит денег, чтобы не тянуть с отца. Исполнилось девятнадцать. И шесть. Двадцать пять. Годы немалые для поступающего…