Иван Никитчук - Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса

Страшно подумать, как долго пробиваться в люди. Быть свободным, независимым. Для этого нужны знания… Знать, знать и знать. Хотя бы с дядино.

Прошедший год был мучительным для Николая. На каждом шагу обнаруживались провалы: этого не знает, того не знает. Сколько требовалось изворотливости, чтобы отлучаться из школы. Пропадал в библиотеках. Заглатывал все подряд, без системы, и чем больше читал, тем явственнее ощущал свое бессилие перед огромным миром книг. Как говорил кто-то из древних философов: «Я знаю, что я ничего не знаю». Глядеть на книги по медицине — дух захватывает…

В Бахмаче, на пересадке, ожидая поезда, Николай слонялся в пристанционном садике. Удивило многолюдье. Сперва, занятый собой, не понял, в чем дело. Приводили кого-то строем, с клунками за плечами, за ними, всхлипывая, тащились бабы с ребятами. У товарных теплушек распоряжались подтянутые офицеры. В армию? Есть и немолодые. Едут на заработки…

— Николай! Щорс!

Обернулся. Дядька Михайловский. С железным сундучком, в форменке. С ним оба помощника.

— На побывку? — издали еще он протянул мазутную, с искривленными пальцами руку. — Может, подвезти? Видишь, что делается?

Мирный, нарядный вид его, наверно, удивил машиниста. Сводя настороженные брови, спросил:

— А в Киеве как? Ничего не слыхать? Нет еще мобилизации?

Мобилизация? Вспомнилась на Киевском вокзале суета, случайные обрывки разговоров… Убийство в Сараево…

— Людно, — ответил Николай, чувствуя, как к щекам приливает кровь. — А, газетные сообщения об убийстве в Сербии… Из-за того, думаете, и мобилизация?

— А иначе с чего бы?

Проталкиваясь за машинистами, Николай, улучив момент, спросил у Михайловского о том, что его больше всего волновало:

— С дядей что там?

— А ты не знаешь? Ну как же… Арестован Казимир Михайлович. Ссылка в Сибирь. Дело известное…

В паровозе узнал подробности. Деповские, как и всегда, устроили в лесу маевку. Пошли обыски. У Табельчуков ничего не нашли, но дядю арестовали…

Отпуск Николая оборвали. Не успел он домой приехать, как вслед из школы пришло почтой предписание: явиться незамедлительно. Наскоро собрав баул, Николай отбыл в Киев. Там не задержали. К удостоверению о звании медицинского фельдшера с правами вольноопределяющегося второго разряда получил и назначение — Виленский военный округ.

В тот же день с несколькими однокашниками Николай сел в набитый поезд. В Вильно, в окружном отделе по распределению, его приписали к третьему отдельному мортирному артдивизиону. В часть добрался уже один на случайных подводах с вещмешком и защитной сумкой с крестом, набитой лекарским снаряжением. Застал дивизион в казармах. В ночь выступили к реке Неман, ближе к границе с Восточной Пруссией.

1 августа 1914 года Германия объявила войну России. Буржуазия всех государств, начавших империалистическую войну, разглагольствовала о «защите отечества», о «национальной войне», стремясь скрыть ее грабительский характер и тем самым обмануть народ.

Русская буржуазия, маскируясь подобными фразами, стремилась завоевать новые рынки, увеличить свои прибыли на военных поставках и заодно подавить растущее революционное движение рабочих и крестьян.

Отмобилизованная русская армия выдвинулась к своим западным границам.

Война для военфельдшера Николая Щорса началась зимой 1915-го года. Почти все лето и осень их мортирный дивизион простоял, по сути, без дела на правом берегу Немана. Хвойный и березовый лес глухой стеной подступал к самой воде. На сухих, глинистых взгорках, меж деревьев, глубоко вкопались пушкари. На крышах землянок до снегопадов и морозов, под обильные дожди, успела прорасти густая зеленка. Мортиры в круглых орудийных окопах обкладывали хвоей, маскируя от немецких аэропланов-разведчиков.

С наступлением осени жизнь протекала нудная и скучная, как слякотная погода. Безделье и неизвестность томили, выхолащивали мозги, угнетали.

А где-то неподалеку бушевала война. По утрам, до восхода солнца, отчетливо прослушивался гул. По свинцово-серой, взлохмаченной непогодой воде он накатывался откуда-то снизу. Там смерть, увечье…

Армейские тыловые лазареты были забиты раненными до отказа. Многие размещались тут же, за рекой, по деревням, а то и просто в лесу, в палатках. За излучиной, в двух верстах повыше — понтонная переправа, день и ночь скрипят по ней брички, фургоны, крестьянские возы с ранеными. В Вильно не оставляют, отправляют далее железнодорожными составами на Минск, Смоленск. Еще гуще встречный поток. Запружены все полустанки вплоть до Немана. Здесь и пехота, и конница, и пушки, и бесконечные обозы. От переправы все движется уже своим ходом. Уходят как в прорву. Молодые и в возрасте, с песнями, под духовую музыку. На коротких привалах усердствуют полковые священники — окуривают, окропляют коленопреклоненное воинство. За веру Христову, за царя-батюшку и отечество! Те же самые священники отпевают и усопших, которых закапывают в братские могилы. Немало хлопот у дьяков — вписывают в поминальник убиенных. Не по дням, а по часам пухнут те книжицы.

Землянка дивизионного лазарета пока еще пустует. Не распаковывали и палатки, в тюках валяются под нарами. Николай, внешне спокойный, нудился от безделья. Перечитал всю походную библиотечку своего начальника, военврача поручика Ивлева. Еще молодой, лет под сорок человек, холостяцкая, загульная жизнь с обильной выпивкой состарила его до времени — погрузнел, красное, всегда распаренное лицо иссечено глубокими морщинами, будто порезанное ножом. Чуткая, добрая его душа тянула к себе всех, кто оказывался от него в радиусе верст до двух-трех.

С самого начала, как только Николай, переступив порог, доложился, Ивлев буднично произнес, протянув руку:

— Без церемоний прошу. Просто называй по имени-отчеству, Петр Свиридович. Дело-то у нас не строевое, а вовсе наоборот…

— А меня еще проще — зовите Николаем, — ответил Щорс Узнав, что Николай из киевской фельдшерской школы, Петр Свиридович совсем размяк, поскольку некогда сам служил в окружном госпитале, даже вел практику у воспитанников школы по уходу за больными. Давно, десятка полтора лет назад, была еще у него жена, было тщеславие, были розовые мечты. Всего лишился, начальство не жаловало, обходило, зато не обходили дружки, зачастую собутыльники. Казалось бы, где тут, в лесных дебрях, болотах их найти? Находились! Редкий вечер обходился без гостей, без громких разговоров, без пьяных песен.

В землянке Ивлева и стал жить Николай. Можно было поселиться и к санитарам, по соседству, но Петр Свиридович распорядился по-своему. Увидев, что юный фельдшер тянется к книжкам, дозволил ему копаться в своем походном сундуке. Иногда Петр Свиридович сам подсовывал книгу. По утрам, после похмелки, когда оставались одни, выспрашивал о прочитанном. Обнаружив зрелые суждения помощника, загорался сам, пускался в объяснения. Как-то вынул из кармана шинели крохотную книжечку.