Иван Никитчук - Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса

Во флигеле, приспособленном под столовую, Николай столкнулся с однокашником — фельдшером Степаном Грицаем. При ламповом свете не разглядел сразу среди десятка старавшихся над алюминиевыми мисками.

— Колька! Щорс! Какими молитвами, а?

Проговорили до полуночи. Степан, оказывается, хлебнул лиха по ноздри: ранение, попробовал и газов. Фельдшерством не занимался. Попал в один из корпусов генерала Самсонова, чудом выбрался из Мазурских болот. Через год, тоже в августе, влип в ковенской крепости. Опять удалось унести ноги. О начальстве крепости отзывался сочувственно.

— Так генерал Григорьев, комендант крепости, осужден к каторге, — вспомнил Николай. — Кажется, читал об этом в газетах. Вот, с месяц назад…

— Нашли козла отпущения, Григорьева. — Прикурив, Грицай пониженным голосом продолжал, — Коль судить, так надо брать повыше… Довели, сволочи, Россию до ручки. Куда ни кинь, все клин. А кровь-то льется мужицкая…

Вроде бы ничего нового в словах однокашника не прозвучало, все солдаты склоняют командование, связывая это с напрасными жертвами и с изменами. Но в тоне Грицая Николай ощутил. Пожалуй, впервые такой жесткий акцент о происходящем… Уж он-то крови поповидал. А ведь и в самом деле кровь льется мужицкая. До пятисот в дивизионе солдат, а за полгода боев дважды, считай, обновлялась орудийная прислуга. Не без того, убывали и офицеры, но то капля в реке.

— А кому, скажи, она нужна, война? Мужику? — допытывался Степан, пыхая цигаркой. — Может Михееву, кучеру нашего полковника? Или тебе? Мне? А может, прапору, какой принимал нынче тебя? Тоже сомневаюсь. Один он у матери-кухарки…

Слушать этакое от едва знакомых батарейцев или санитаров — куда ни шло. Но Степан — сверстник, двадцать лет от роду, родители его живут исправно — владеют где-то на Харьковщине паровой мельницей и крупорушкой. У самого Георгий, не за красивые глаза на шинель повесили…

Днем Николай внимательно разглядел однокашника. Изумило лицо. Помнит на выпуске Степана: мальчишка, как и все, со свежим румянцем, золотистым пушком на мягком подбородке, с озорным блеском в глазах. От всего этого и следа не осталось. Землистый цвет ввалившихся щек, глубокая морщина на лбу с открывшимися пролысинами, скуден вихорок, вместо некогда пышного чуба, сводившего с ума девчат-посудниц в школьной столовой. Да, вот во что превращают человека окопы, ранения и газы. Перемена коснулась и глаз. Взгляд потерял мальчишеское озорство, зато обрел зоркость — пытливую, неспокойную. Николай тотчас испытал этот взгляд на себе.

— А ты все тот же, Колька, не изменился…

Не в словах и не в голосе осуждение — во взгляде. Долго потом, ловя свое отражение в зеркале, Николай переживал чувство стыда и какой-то вины.

Унтеровские лычки Степана, солдатский крестик на шинели вызывали к нему почтение всех обитателей имения. Покуда таких как он мало, в основном младший командный состав. Со дня на день ждали маршевиков — мобилизованных, из лазаретов, ополченцев. Не было еще и командир батальона. Его обязанности исполнял прапорщик Исаев. С прапорщиком Степан вел себя на «ты». Подолгу засиживались за бутылкой, курили из одного портсигара.

На правах однокашника Степана проводил вечера с ними и Николай. К славе приятеля относился он с доброй ребячьей завистью. Но не это все-таки тянуло к нему. Тянуло его возмужание, независимость в поведении, суждениях. Манила какая-то загадочность в нем. Хотелось раскусить, заглянуть о внутрь. Из долгих споров с прапорщиком нелегко что-нибудь уяснить. Николай и раньше знал о существовании политических партий, названия их, но ему всегда казалось, что все революционные партии на одно лицо. Ведь цель у них одна — свергнуть царский режим. И все они опираются на народ, выступают от его имени, борются за его лучшую долю. О чем тогда спор? Оба социал-революционеры, эсеры, как они себя не без гордости именуют, а эсеровскую правду свою доказывают друг дружке до хрипа. Так же спорили, помнит, и у пекаря Шульца…

Жгучий интерес Николай испытывал некогда и к дяде Казе. Кто же он — социал-демократ или эсер? За какие взгляды арестован и отправлен в ссылку? Дядя обращал его в свою революционную веру исподволь, не гнул через колено. А Степан сразу быка за рога:

— Не то время, Щорс, — внушал он. — Определяйся в своих политических взглядах.

Николая задел его тон.

— Откуда тебе известно, что у меня их нет, взглядов?

— Вижу…

Чем бы окончились их совместная служба и вновь складывающиеся взаимоотношения, неизвестно. После рождества пришла депеша, по которой вольноопределяющемуся Николаю Щорсу следовало прибыть в город Полтаву для прохождения курса подготовки младших офицеров в Виленском военном училище. Степану первому попала в руки та депеша. Ввалился в казарму, отряхивая шапкой снег с полушубка, сообщил новость.

— Ты ждал ее, депешу? — спросил он, щурясь.

— Ждал.

Потоптавшись, Степан взялся за дверную скобу.

— Жаль, не довелось вместе повоевать… А может еще и повоюем? Рад был свидеться. Желаю удачи…

Ночью Николай трясся в набитом вагоне, обхватив, как подушку, свой неразлучный баул…

Четыре месяца пролетели, как одно мгновение. 21 мая, за полторы недели до выпуска, юнкер Николай Щорс был произведен в войсковые унтер-офицеры. Старая просоленная солдатская гимнастерка вместе с погонами отправились в каптерку. Взамен каптенармус выдал отрез тонкой шерсти цвета хаки, поверх фуражки с кокардой положил пару золотых погон. На малиновом просвете — крохотная звездочка.

В первый летний день на просторном дворе училища состоялось производство. Николаю это напомнило киевскую церемонию: зачитали приказ, вызвали из строя, пожали руку. Теперь он прапорщик, младший офицер русской армии. Тут же вручили и назначение в 142-й пехотный запасной полк.

Учеба не особенно обременяла Николая. Четырехлетняя киевская шагистика, строй, зубрежка уставов, даже наказания, пришлись кстати. С успехом одолевал стрельбу, фортификацию, на душу легла топография. Озадачивала тактика. Умение делать перебежки, выставлять заставы, караулы, владеть штыком и прикладом, чему усердно учили бывалые унтера в часы, отведенные той науке, не удовлетворяли Николая. Он чувствовал пробелы в знаниях. После ужина, забиваясь в душную библиотеку, листал в спешке книги и журналы, пытаясь нагрузить себя дополнительными знаниями…

Прикинув дорогу до части, срок явки в часть, Николай двинул на Бахмач. На денек можно заскочить домой. В Сновск добрался товарняком, на тормозной площадке. Ехал как бы налегке. Не хотелось прикрывать засаленной, вытертой старой юнкерской шинелькой мундир, с иголочки, без морщин, незахватанные погоны. Офицерскую сшить не успел, вез отрез, в полку надо будет заказать…