Дэвид Шефф - Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына [litres]

– Ник, что случилось?..

Он поднял глаза к небу, а потом закрыл их.

– Ничего особенного, – вяло произнес он. – Какой-то придурок избил меня и ограбил.

Я заорал:

– И это ты называешь «ничего особенного»?

Вид у него был изнуренный и опустошенный. При нем не было ни сумки, ни рюкзака, ничего.

– Что случилось с твоими вещами?

– Всё украли.

Кто это? Парень рядом со мной – это не Ник, и он ничего не знает о ребенке, который остался в моей памяти. Будто в подтверждение моих наблюдений он наконец заговорил:

– Какого хрена я тут сижу? Все это дерьмо. Не нужна мне никакая клиника. Я уезжаю.

– Уезжаешь?

– Уезжаю.

– Куда?

– В хренов Париж.

– Ах, в Париж!

– Выбраться из этой дерьмовой страны – вот что мне нужно.

– И что ты собираешься делать в Париже?

– Мы с Томом и Дэвидом будем играть музыку в метро, заведем обезьянку и будем выступать, как старые шарманщики.

В течение следующих суток настроение у него менялось от неестественного возбуждения до почти коматозного состояния. Вдобавок к обезьянке он озвучил планы пешего похода в Мексику, вступления в ряды Корпуса мира и занятия фермерством в Южной Америке. Причем каждый раз он неизменно приходил к тому, что с унылой покорностью соглашался вернуться в наркологический центр. Потом опять заявлял, что не нуждается в лечении, что не притрагивается к наркотикам, черт возьми. А через некоторое время начинал уверять, что ему необходимы наркотики, что он не может жить без них.

– Жизнь – полный отстой, вот почему я торчу.

Я не был уверен, что еще четыре недели в клинике спасут ситуацию, но понимал, что попытаться стоит. На этот раз мне удалось устроить его в больницу Св. Елены, которая, как ни странно это звучит, располагается в винодельческом регионе – долине Напа.

Многие семьи тратят все до последнего пенни, закладывают дома, используют сбережения, отложенные на образование, опустошают пенсионные счета, чтобы оплатить эффективные программы лечения от наркозависимости, пребывание в исправительных лагерях, лагерях выживания в дикой природе, чтобы платить всевозможным психологам, психотерапевтам и психиатрам. Наши с Вики страховки покрывали б о льшую часть стоимости этих программ. Не знаю, что бы мы делали иначе. Программа продолжительностью двадцать восемь дней стоила около двадцати тысяч долларов.

На следующее утро мы с Ником и Карен отправились в больницу, дорога шла мимо бескрайних желтых и зеленых полей – цветущей горчицы и виноградников.

На Сильверадо-Трейл я свернул на дорогу Санаториум-Роуд, которая ведет к больнице. Ник взглянул на знак, покачал головой и с иронией заметил:

– Отлично. Лечебный лагерь. Снова здорово.

Паркуя машину, я видел, как Ник оглядывается назад. Видимо, он обдумывал, как отсюда сбежать.

– Только посмей…

– Да ладно, испугался я. Господи! – сказал он. – Это будет сущий кошмар.

– По сравнению с побоями и чуть ли не убийством?

– Ага.

Мы вошли в главное здание и, следуя указателям, направились искать отделение лечения от наркозависимости. На лифте мы поднялись на второй этаж и пошли по коридору. В отличие от наркологического центра «Олхофф», здесь царила стерильность: серое ковровое покрытие, флуоресцентные лампы, бесконечные переходы, медсестры в белой, санитары в голубой униформе. Мы уселись в мягкие кресла у сестринского поста и принялись заполнять бланки, не разговаривая друг с другом.

Вскоре за Ником пришла медсестра с прической, как у комика Харпо Маркса, и в больших розовых очках. Она объяснила, что сначала он пройдет собеседование и медосмотр, а после этого его оформят в больницу. Обращаясь ко мне, она сказала:

– Все это займет около часа. Подождите его здесь.

Мы с Карен спустились вниз в магазинчик при больнице и из его скудного ассортимента выбрали Нику туалетные принадлежности. Когда мы вернулись, он сказал, что ему пора идти в его комнату. Мы проводили его. Он опирался на мою руку. Он казался почти невесомым, дунь – и улетит.

Мы все неловко обнялись.

– Удачи, – сказал я. – Береги себя.

– Спасибо, пап. Спасибо, КБ.

– Я люблю тебя, – сказала Карен.

– Я тебя тоже люблю.

Он взглянул на меня и сказал:

– Всё.

В его глазах были слезы.

Программа реабилитации, предлагаемая в больнице Св. Елены, была аналогична той, которая действовала в центре «графа Олхоффа», но включала больше физических нагрузок, в том числе йогу и плавание в овальном больничном бассейне, а также консультации со штатными врачами и психиатром. Особое внимание уделялось просвещению: лекциям и фильмам о химических процессах развития зависимости, которые происходят в мозге; ежедневным собраниям в рамках программы анонимных алкоголиков и анонимных наркоманов; расширенной семейной программе, предусматривающей встречи с родственниками два раза в неделю. В тот момент я не был уверен в успехе лечения в этой больнице, но все же позволил себе поверить, что перед нами забрезжил лучик надежды. Как в песне Спрингстина: «В конце каждого тяжелого дня люди находят причины, чтобы верить». Мои причины состояли из робкой надежды и, как и прежде, слабого утешения в том, что я точно знал, где он находится.

Дома я заснул и спал всю ночь, хотя и беспокойно. В моих кошмарах Ник опять сидел на наркотиках. Я злился на него. Я его умолял. Я оплакивал его. Он под кайфом, ему все равно. Он под кайфом, оглядывается и смотрит безучастно и холодно…

Люди приезжают в винодельческие места ради производимого здесь каберне и пино нуар, грязевых ванн и хорошей еды. Мы же с Карен совершали паломничество сюда ради семейных выходных в больнице. Перед нашей первой встречей в больнице Св. Елены консультант объяснила нам, что вероятность благоприятного прогноза для наркозависимого значительно повышается, если в лечении участвует его семья.

«Мы больше беспокоимся за тех, у кого нет семьи, – сказала она. – Ник один из счастливчиков. Вы увидите, что Николас сильно изменился, – говорила она, пока мы шли по белому коридору. – Но состояние у него очень подавленное. Так всегда происходит во время детоксикации, особенно после употребления метамфетамина. Это худший из наркотиков».

Семейные встречи здесь проходили не так, как в «Олхоффе». Сначала мы собирались в большой комнате с рядами стульев перед кафедрой и телевизионными мониторами. Больница предлагала четыре образовательных форума, которые проводились каждое второе воскресенье. Тема первой встречи – наркотическая зависимость как болезнь. Это была новая для меня концепция. Какую еще болезнь жертва вызывает у себя добровольно? Каждый раз, когда Ник употребляет метамфетамин, он делает свой выбор. Разве нет? Курильщики сами навлекают на себя рак легких, но в других отношениях больные раком не несут ответственности за свое состояние. А наркозависимые несут. Разве нет? Лектор объясняет, что зависимость обусловлена генетически, во всяком случае предрасположенность к ее развитию. То есть отчасти виноваты гены Ника, та гремучая смесь, которую представляет собой его родословная: мои смуглые предки, евреи из России, смешались с предками его матери – белокурыми методистами из южных штатов. Ее отец умер от алкоголизма, так что нам не приходилось далеко углубляться в родословную, хотя никто доподлинно не знает, как именно передается по наследству предрасположенность к алкоголизму или другой зависимости. По приблизительным оценкам, она отмечается у 10 % людей, рассказывает лектор. Если она есть, наркотики или алкоголь «активируют» болезнь. «Рубильник повернут», – говорит она. Как только механизм активации болезни запущен, назад пути нет. Ящик Пандоры закрыть невозможно.