Дэвид Шефф - Красивый мальчик. Правдивая история отца, который боролся за сына [litres]

Ник.

Где Ник? Где Ник? Я должен позвонить Нику.

Я не мог вспомнить номер его телефона.

Три один ноль.

Что дальше? Я напрасно ломал голову.

На часах на прикроватном столике мерцающие цифры радиоактивного сине-зеленого цвета перестроились так, что двойка превратилась в тройку, а пять и девять – в пару прямоугольных нулей. Три часа утра.

Три один ноль. Его код зоны.

Если бы я только мог сделать тише это непрерывное жужжание, напоминающее звук эхолокатора! Если бы только я мог выключить гудящие лампы, заливающие все вокруг холодным белым светом! Если бы только я мог вспомнить телефон Ника!

Медсестра отругала меня за то, что я трогал шунт, торчащий из моей макушки.

Я забыл про него. Простите.

Когда она ушла, я поднял вверх свободную руку и нащупал пластиковую трубку, торчавшую, как хвостик груши, из выбритого участка на моей голове.

Тонкий шланг поднимался вверх, как извилистый водовод, к S-образному крюку, свисающему с металлической стойки. Оттуда он падал вниз, ныряя в герметичный пластиковый мешок.

Я слегка повернул голову направо. И увидел трубку, в которой, как в заблудившейся артерии, текла прозрачная жидкость, подкрашенная красным. Жидкость, медленно капавшая в пластиковую емкость, была жидкостью из спинного и головного мозга. Примесь красного – кровью, скопившейся в результате кровоизлияния. Медсестра снова начала мне объяснять, что у меня кровотечение, которое произошло глубоко в мозге, в субарахноидальной полости. В большинстве случаев это происходит из-за аневризмы, когда из истонченного участка стенки артерии открывается кровотечение. Я предполагал, что кровотечение часто приводит к летальному исходу. Оно также может вызвать временное или постоянное повреждение мозга.

Пришла другая медсестра и стала нажимать на кнопки мониторов.

– Пожалуйста, помогите мне позвонить сыну. Я не могу вспомнить номер его телефона. Мне нужно ему позвонить.

– Ваша жена будет здесь утром, – сказал она. – Она наверняка знает его номер.

Но мне номер нужен был прямо сейчас.

– Постарайтесь немного поспать. В любом случае уже слишком поздно, чтобы ему звонить.

С сестринского поста доносились бубнящие голоса.

Три один ноль…

Номер телефона начинался с этих трех цифр, это код зоны, ближайшей к пляжу в Лос-Анджелесе.

Пляж.

Белый песок.

Ник бежит. Потом сворачивает на тропу, которая ведет через кустарник над каньоном к уединенной бухточке, откуда видно Малибу.

Я вижу его худощавое длинное тело и сильные ноги.

На голове бандана.

Большие кроссовки, спортивные шорты, футболка, обтягивающая мускулистую грудь.

Прозрачные глаза чайного цвета.

Я всегда надеялся, что его голос по телефону успокоит меня, приглушит мучительное возбуждение, хотя и знал, что этот его голос может мастерски обманывать. Я больше не понимал, где правда, где ложь. И тем не менее я предпочитал, чтобы меня успокоили и обнадежили, только бы услышать его голос.

«Привет, пап! Это я. Что происходит? С тобой все в порядке?»

Я уверен, что у него все хорошо. И всегда не уверен, что у него все хорошо.

Три один ноль…

Порой, когда у Ника бывали неприятности, мне становилось так плохо, что хотелось стереть, уничтожить, вычеркнуть все, что с ним связано, из своей памяти, чтобы не приходилось больше волноваться за него, чтобы он больше не огорчал и не разочаровывал меня, чтобы мне не приходилось винить ни себя, ни его, чтобы в моей голове больше не мелькали жуткие и навязчивые образы моего любимого сына, обколотого наркотиками, в самой убогой и ужасной обстановке, которую только можно себе вообразить. Втайне я мечтал о чем-то вроде лоботомии.

Я ужасно страдал и жаждал покоя.

Я мечтал о том, чтобы кто-нибудь вычистил, как выскабливают семечки и сочную рыхлую часть из перезрелой дыни, не оставляя ни кусочка подгнившей мякоти, все остатки памяти о Нике из моей головы и уничтожил все знания о том, что было, уничтожил бы мою тревогу и мою боль, и его боль, и жжение, которое я чувствую внутри.

Я чувствовал, что ничего, кроме лоботомии, не сможет умерить мучившую меня неослабевающую боль.

Наконец до меня дошло: я лежу в неврологическом отделении интенсивной терапии после кровоизлияния в мозг. Это, конечно, не лоботомия, но что-то очень близкое к ней.

Я находился в белой палате в Медицинском центре Калифорнийского университета под навязчивым наблюдением мониторов и добрых медсестер, которые спрашивали, помню ли я, как меня зовут (я не помнил) и какой сейчас год (две тысячи пятнадцатый?).

Я перенес нечто вроде выскабливания мозга, потенциально опасного для жизни, и я не могу вспомнить свое имя и год, но меня не избавили от тревоги, которую могут понять только родители ребенка, употребляющего наркотики, да и вообще все родители, когда их ребенку грозит смертельная опасность.

Действительно ли ему грозила смертельная опасность? Его прекрасный мозг был отравлен, одержим, зависим от метамфетамина. Я хотел стереть, выкинуть его из головы, но он все равно там, даже после этого кровоизлияния. Что бы ни случилось, мы все равно связаны с нашими детьми. Они неразрывно вплетены в ткань каждой нашей клеточки и неотделимы ни от одного нейрона. Они проникают в наше сознание, поселяются в каждом отверстии, полости и укромном уголке, где прячутся наши самые примитивные инстинкты, глубже, чем наши индивидуальные особенности, глубже, чем наше собственное «я».

Мой сын. Ничего, кроме моей смерти, не сможет стереть его из моей памяти. Может быть, и смерти это будет не под силу.

Какой же у него номер телефона?

Ник.

Монитор, как молот, колотит по моему черепу.

– Вам нужно немного поспать.

Медсестра. Приподнимает меня.

– Ник?

– Успокойтесь, голубчик. Все хорошо. У вас давление повысилось.

Еще таблетки и бумажный стаканчик с водой, чтобы их запить.

– Ник…

– Поспите. Это помогает лучше всего.

– А мой сын?

– Поспите.

– Помогите мне, пожалуйста, набрать его номер…

– Вам нужно поспать.

Я пришел в возбужденное состояние и, видимо, начал вырывать шунт. Усталая и растерянная медсестра поспешила в палату. Сказала, что сделает мне еще один укол обезболивающего.

Лекарства не развеяли мой страх. Я хотел позвонить ему, чтобы убедиться, что с ним все хорошо. Мне нужно было позвонить ему. Я не мог вспомнить. Какой у него номер? Он начинается с цифр три один ноль.

– Пожалуйста, дорогой, поспите.

Утром приехала Карен. Вошел доктор.

– Можете назвать свое имя?

В очередной раз я грустно покачал головой.

– Вы знаете, где вы находитесь?

Я долго размышлял, а потом спросил:

– Это метафизический вопрос?

Доктор ответил не сразу. В конце концов он решил, что простого ответа «нет» будет достаточно.