Джеймс Бернс - Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями)

В целом — если вообще можно обобщить множество мнений, отмеченных странным сочетанием непостоянства и тупости, — американцы к концу первого года войны эмоционально были настроены воевать, но физически и интеллектуально не были готовы ни победить в войне, ни принять тот мир, что за ней последует. Антрополог Маргарет Мид, попытавшаяся оценить граждан США так же объективно, как и обитателей островов Самоа и Бали, высказывала опасение, что американцы слишком пассивны или правительство, по крайней мере, обращается с ними так, будто они пассивны. Основная сила нации, писала она той же осенью, сосредоточена в американском характере . Даже если характеристика ее туманна, выводы относились к самой сердцевине проблемы всеобщей мобилизации нации. Американцам как нации приходилось почитать своих лидеров почти так же, как самих себя, видеть в них часть самих себя. «Но если война начинает казаться битвой, в которой такие супермены, как Рузвельт, Макартур и Кайзер — отцы нации, сражаются и думают за нас, в то время как мы сами лишь сторонние наблюдатели, возникает опасность, что такая позиция выявит не силу, а слабость американского характера.

«Чтобы выиграть войну, — продолжала Мид, — требуются активные усилия каждого индивида... Правительство должно мобилизовать народ не просто для выполнения приказов, но для участия в великой битве и повышения ответственности за нее. Прежде всего правительство должно говорить правду... Не просто желать побед, а воспитывать победный дух в себе самих».

Маргарет Мид обратилась за примерами к истории: у пуритан практичность сочеталась с верой в божественную силу, — они усматривали в этом сочетании нравственный идеал. Оливер Кромвель, пуританин, вырос на почве англосаксонских традиций: «Веруйте в Бога, парни, и держите порох сухим!»

По совпадению дерзкий 40-летний антрополог высказала то же что престарелый министр обороны Стимсон: война против нацизма должна вестись на моральной основе. Эта основа — именно то, что пытался передать людям Рузвельт в своих речах-проповедях. Разумеется, его личная популярность оставалась на высоком уровне; вопрос в том, помог ли он людям осознать связи между возвышенными, обязывающими символами, такими, как свобода и демократия, с практичными политическими и экономическими предпочтениями американцев, в свою очередь оказывающими влияние на эпохальные решения в ходе войны.

Наиболее важное из этих практических предпочтений имело прямое отношение к выборам в конгресс осенью 1942 года.

На пресс-конференции через несколько дней после Пёрл-Харбора президент всячески превозносил новую книгу под названием «Это ваша война» Маркиса Чайлдса; с удовольствием цитировал рекламный фрагмент на суперобложке: «Избалованная в прошлом Америка не имеет военного опыта». В чем нуждается страна, так это в действительном усердии каждого гражданина. «Это ваша война». Верно, подтвердил президент.

Он задавал вопрос: возможна ли еще большая концентрация усилий со стороны различных политических группировок и газет для решения главной проблемы?

— Да, вполне возможна. Я сказал бы, наступает время, когда большому числу людей — некоторые из них здесь, в этом помещении, — нужно забыть о политике. Сейчас как раз то самое время. Все равно мы читаем слишком много политических статей в газетах... Не все еще уразумели тот факт, что началась война. Политике нет места. То же верно и в отношении конгресса.

Но относится ли это и к представителям администрации?

В администрации это случается довольно редко, говорил Рузвельт.

— Когда я замечаю подобного рода вещи, то стараюсь пресечь их в корне.

Таким Рузвельт представал, играя свою любимую роль — главы государства, который действует в интересах всей нации и возвышается над корыстолюбивыми группами политиканов и партийными интересами. Со времени Пёрл-Харбора он не в первый раз пытался побудить политиков отложить партийную борьбу до лучших времен и, очевидно, не в последний. Когда демократы собирались по всей стране в банкетных залах отелей, чтобы выполнить партийный долг, не умирающий в условиях войны и мира, они столкнулись с тем, как президент разъяснял суть войны и осуждал «эгоистичных политиков», упоминая как минимум демократическую партию и партийных святых Томаса Джефферсона и Эндрю Джексона.

С самого начала надпартийная позиция главнокомандующего сталкивалась с рядом трудностей. Неясно, что именно он имеет в виду. Настроен против политики в целом, или партийной политики, или просто против эгоистичных политиков? Когда президент публично призвал конгрессменов «поддержать администрацию», имел он в виду, что о них будут судить — не исключая чистки — лишь на основании того, поддерживают ли они текущую военную политику правительства, или даже на основании их прежнего отношения к внешней политике администрации до Пёрл-Харбора? Разумеется, президент не выступал против политики в целом в стране, которая гордилась своими демократическими институтами и процессами — включая регулярные свободные выборы, — в условиях войны против тоталитаризма. Что касается эгоистичной политики, то против нее выступали все. Но что она собой представляла? Выяснение того, что такое эгоистичная и неэгоистичная политика, составляло суть демократической борьбы.

Вероятно, президент надеялся свести к минимуму традиционную партийную политику, потому что старательно избегал призывать Вильсона к созыву Демократического конгресса и отвергал как «совершенно глупое» утверждение «Нью рипаблик», что осенние выборы будут наиболее важными со времени Гражданской войны. Очевидно, что в условиях войны президент нуждался в том, чтобы две либеральные интернационалистские партии — президентских демократов и республиканцев — поддерживали его коалиционную стратегию и военную политику. Допускал ли он в таком случае блокирование всех либералов и интернационалистов в одной партии, а всех консерваторов и изоляционистов — в другой? Некоторые либералы склонялись именно к этому и с нетерпением ожидали партийного раскола на идеологической основе; другие были не столь уверены. Газеты враждебные Рузвельту пользовались идейным смятением для мрачных намеков на то, что президент отменит осенние выборы в конгресс.

Временный отказ от партийной политики требовал сотрудничества с соперничающей партией. Но республиканцы на выборах 1942 года вовсе не собирались сдавать свое монопольное положение главной оппозиционной партии. Не намеревался этого делать и их лидер Уэнделл Уилки, чья партийная позиция выглядела теперь даже более аномальной, чем позиция Рузвельта.