Роман Якобсон - Будетлянин науки

Так вот и мне бы следовало хоть в нескольких чертах рассказать Тебе о своих последних годах, потому что уверен, что я для Тебя ещё, как в дневнике, «бедный наивный доверчивый ребёнок» 2 . Это часто повторяется.

Но, как уже писал выше, не могу Тебе, не видя, ничего рассказать, и перехожу непосредственно к сегодняшнему дню, хотя это будет для Тебя, может быть, немного неожиданно. 15-ого апреля мною было порешено окончательно – со всем, что меня последнее время связывало, порвать, словом, vita nuova и всякие хорошие сны. Когда я получил Твоё предпоследнее письмо, должен был на следующий день бросить службу, сжечь, пожалуй, последний мост. Твоё письмо, написанное впопыхах, позволяло думать, что Ты вдруг бесповоротно одна, а камертона, чтоб наверняка уловить – это минутное – у меня не было. Потому наспех переверстал свои планы, ждал Твоего следующего письма. Получив, выполнил первоначальный план, и сейчас вольная птица. Если Ты мне можеш, учитывая Твои знакомства, достать визу в Париж и выяснить, возможен ли там какой-либо заработок, чтоб иметь возможность существовать, с громадным бы удовольствием на протяжении ближайших з-х месяцев туда перекочевал. Если можеш, Элечка, разыщи спешно Ларионова и Гончарову, они там подвизаются, напомни им обо мне (Якобсон – Алягров), главное, как друге Байдина-Вейнштейна 3 и Кручёныха, и предложи напечатать новую Володину поэму (содержание – соц. рев.) «150 миллионов», имевшую оглушительный успех, когда публично читал её. Ещё не напечатана. Рукопись подарил мне, она у меня здесь 4 . М. б., это мне заработок, а м. б., какие-нибудь статьи о чём и куда угодно. Впрочем, может – всё вздор. Напиши мне откровенно. Я сейчас совсем замотался с этими «решительными шагами». Сегодня мой день рождения.

Твой Рома

11 ноября

Отвечай скорей.

[Прага,] 14 [нояб. (?) 1920 г.]

Дорогая Элечка,

ужасно хотел бы с Тобой повидаться. Но как? У Тебя, видимо, нет денег на поездку сюда, у меня ж на поездку в Париж ни денег после недавнего служебного благосостояния, ни визы. Первое, пожалуй, легче достать, да и второе, думается, не так уж трудно, если напомнить о себе некоторым старым знакомым, но они мне опротивели, и вообще я рад больше не прикасаться ни к политике, ни к политикам. Спрашиваеш, что делаю в Праге. Не знаю, знаеш или нет, но сентябрь месяц мне здесь за кр. кр. 1 сильно попадало. Газеты вопили об «удаве, захватывающем в цепкие объятия здешних профессоров» (это я) и т. п., профессора колебались, бандит ли я или учёный, или противозаконная помесь, в кабарэ пелись обо мне песенки, всё это было малоостроумно. Положенье было сложное, но кажется, моя судьба – эквилибрировать в немыслимых ситуациях. В результате я ушёл (без слёз и ругани) со службы, и ушёл в университетскую науку и т. д. Денег при той очень скромной жизни, которую я веду, мне, надеюсь, хватит до апреля, а там видно будет. Вероятно, съезжу к Осе 2 . Если у Тебя мало денег и нет перспектив на ближайшее время, я думаю – здесь Тебе было б лучше, здесь дешевле жить и, пожалуй, можно найти и работу, зная, как Ты, 4 языка. Впрочем, и это перспектива только «на безрыбье». Почему в начале октября Ты не могла мне определённо ответить – я бы сделал иначе. Но теперь глупо, конечно, вспоминать.

Каждая буква Твоего письма, дорогая Элечка, нестерпимо вопит о растоптанном самолюбии. Но Тебе только кажется: этого раньше не было. Ты так чётко когда-то писала всё о том же, но тогда, чтобы сорвать обиду, был Ромик. Не думай, я не иронизирую, это так в порядке вещей. Как один мужик мне говорил: «Ну, царь там на министра, мин. на купца, купец на мужика, а мужик-то как же? – Так он картошку дерёт, как будто она ему досталась». Я знаю, что полетел бы вверх, если б на 5 минут совсем усумнился, могу ли кого угодно заставить считаться со своей головой. Всё, кроме от души брошенного «дурака», мне нипочём. Так же Лиле необходима уверенность, что она может увлекать новых, и Володе, что только он может писать совершенно блестящие стихи, не знаю только, что Тебе? Или Ты сестра Лили? Или, что ещё хуже, вообще не <���нрзб.>. Но довольно лирики. Целую Твою руку.

Твой Рома

14-ого.

[Прага, 19 ноября (?) 1920 г.]

Ненаглядная моя Элечка,

сегодня 19-ое, а я уже 14-ого написал Тебе, но д. с. п. не отправил, всё надеялся что-нибудь выдумать, чтобы устроить Тебя здесь. Если б Ты мне тогда сразу просто и ясно ответила. Сейчас предлагаю Тебе следующее: продай во что бы то ни стало Володину рукопись Ларионову, вещь замечательная во всех отношениях, войну 1 знаешь, – так «в ю раз лучше». Ещё не напечатана! В России в Володином чтении очень прославилась 2 . Во-вторых, у меня с собой Володино собрание сочинений до 1919 г. включительно (Твой экземпляр, с надписью) 3 . Здесь молодые поэты, через меня с ним познакомившись, очень увлеклись. Дальше, сейчас выходит на Западе о новом искусстве всякая теоретическая дрянь, а у меня есть боевая, хорошая работа «Глава из новой поэтики» (Подступы к Хлебникову) – 3 печ. листа. Могу перевести на франц. Я читал её в виде доклада неоднократно в Москве и Питере 4 . В литературных кругах наделала большой шум. Молодёжь шумно приветствовала, старики всех мастей (пр. Сакулин 5 , Чуковский, Луначарск. и т. п.) шипели, но не могли отказать в «большой талантливости» и считали необходимым опубликовать. Она у меня здесь. Ещё не напечатана. Кроме того, у меня с собой сборник филологов-футуристов «Поэтика» с блестящими статьями Шкловского 6 . Словом, всё это или часть постарайся продать. Кроме того, надеюсь получить в ближайшее время ряд новейших репродукций с русс. лев. художников и тогда могу скомбинировать книгу о новейшем русс, искусстве и художественной политике и т. д. Все деньги, которые за всё это получишь, если комбинация удастся, предназначаются на Твоё житьё здесь. Я лично до апреля имею достаточно монет. Постарайся, Элечка, это будет такое счастье, если приедеш, имей в виду, если получит там хоть 1000 франков, это уже здесь месяца на три, а то и больше, скромной, но без лишений, жизни. Я очень боюсь брать на себя перед Тобой ответственность, так настойчиво зовя Тебя, в конце концов, не могу ж я быть уверенным, выход ли это, но в прошлом письме я писал о безрыбье, а в Твоём письме, кот. я сегодня получил, именно намёки на безрыбье. Элечка, Ты мне как-то невозможно дорога, знаеш – пояснить трудно, но вот сегодня Твоим голосом целый день слышу: «Пойдём, пойдём, ангел милый». Насчёт старения вздор, ответил бы тебе, но будет слишком походить на цитату из Гамсуновой «Виктории» Сегодня был у меня один француз, кк я здорово разучился бегло болтать по франц. Элечка, Ты спрашиваеш, что делаю. В январе 17 года я, по Пятницкой 7 идучи, поклялся: «Встречу другую, красивую, юную, души не растрачу» 8 , а 10 апреля 20 г. клялся всё в том же и что к го апр. 21 г. напишу Stoj со stoj, как говорят чехи, диссертацию. А 11 авг. опять клялся, кк видиш, «растраты» большие. Шучу, но ей-ей это не в шутку было. Собрал остатки денег и души, стал скуп, как жид, сижу и готовлю к 10-ому апр. «учёную» книгу. Я очень один сейчас, навербовать приятелей мне бы, думается, и сейчас здесь malgre tout ничего не стоило, но кк-то вроде как ни к чему. Последние дни я так уютно устроился, переехал в славную, теплущую комнату (15 %) 9 , развесил по стенам занятные чешские лубки, отчего она сразу весёлая стала, сижу и работаю. Вот если б Ты была, это б ещё лучше было. «Огонь» Барбюса давно переведён на русс., 10 «Атлантиду» 11 пришли. Вообще книги в Россию доходили разве чудом – очень немногие. Если есть что занятное по новому иск., тоже пришли. Но лучше сама. Это всего занятней.