Роман Якобсон - Будетлянин науки

Твой Роман

Напиши по адресу: Praha Zizkova ul. Vila Tereza Zastupitelstvi RSFSR

24 янв.

Я писал Тебе 24-ого, от того же дня и Твоё письмо. Не посылал Тебе письма, п.ч. только сегодня – получив с опозданием Твоё письмо – узнал Твой адрес, а на Витю писать не хотел. Я хотел в эту пятницу приехать в Берлин, но это абсолютно невозможно. Любимая Элечка, приезжай в Прагу, выслана Вите виза, так вот вместе и приезжайте. Ни сластей, ни печёнки, ничего не надо – надо, чтобы Эля приехала, чуть не написал – вернулась в Прагу. Элик, всё будет хорошо, только приезжай. Если не приедеш, и я, и Ты (обязательно и Ты) об этом жизнь пожалеем.

Рома

Эльза, приезжай. Без «сострадательности», всё равно уже «дома» нет.

[Прага,] 11 марта [1923 г.]

Элечка, Ты мне в Москве показывала письма к Тебе, чьи – забыл, и говорила: вот человек, который умеет писать красивые письма. Ты это с укоризною мне говорила, и я до плача завидовал этому человеку, который красиво пишет и поэтому Тебе, конечно, нравится. После я сам научился писать красивые письма и «быть приятным в обществе» (Твоё другое требование). А сейчас я больше всего в мире ненавижу эти самые красивые письма и эту приятность. Мне бы одного хотелось – написать Тебе совсем не литературно, просто непечатное письмо, такое письмо, чтоб нельзя было подложить копировку и нести копию издателю. Я не хочу «уплотнять жизни», как говорят знакомые, и писать письма Тебе для издателя, как делают это знакомые. Ты мне не литературный мотив и не поэтическая героиня 1 .

Когда М-Пе Даш привела меня лет пятнадцать назад к Тебе, я после говорил: «Мы очень приятно провели время, и она так литературно говорит. – Я Эльзе сказал (про что, не помню) – „большой, как Коломенская верста“, а она отвечала – „большой, как Сухарева башня“». Элечка, пойми, детик, надоело мне до рвоты, когда говорят цитатами, сравнениями, литературно.

И потому я так долго не мог написать Тебе. Хочется, чтоб понимала, что действительно болит сердце и печёнка, а не так, что стал человек в позу болящего печенью и цитирует. Ужасно хочу избавить Тебя от литературного Leber’a.

Элечка милая, надоело всё. Надоели литераторы и литература. Надоело, что Витя хочет нас с Тобой инсценировать, а себе взять на драму корреспондентский билет, если не удастся заделаться актёром на вторые роли. Может быть, я в него зря вгрызаюсь, но мне сейчас громадного усилия стоит не вгрызаться во всех встречных и поперечных и не выть потом благим матом, что меня обидели. Эля, я так устал и такая сумятица в голове, что если распуститься и раз завыть, то уж остановиться не смогу. Ужасно глупо, что мыслительный аппарат хорошо работает, но впустую и без пафоса. Придумываю поводы обижаться и устраиваю бой быков.

Эля, насчёт «не судьба» – глупость.

Эля, пиши.

Я силён, а когда отдышусь, опять буду делать хорошие работы, куда-куда лучше, чем делал, буду зверем веселее, чем прежде. А за Тебя счастлив, и вся эта болезнь была литературный миф. Будь здорова. Ужасно много сочинительства – и болезнь, и Витя. Нет никакого бульона, а только Эльза и Рома.

Твой вопрос: Соня?

У Сони своя, домашняя грамматика. Когда ей первокласснице задал учитель написать на доске пример существительного муж. рода, она написала: кысъ.

Обычно т. н. нелитературные люди оказываются на проверку людьми дурной литературы. А у Сони нет скверной литературной традиции. У неё домашняя литература, грамматика, арифметика. Она дальше единицы не считает. Эля, свидимся.

Роман

[Прага,] 27 марта [1923 г.]

Эля,

письмо к Тебе уже много дней лежит запертым в ящике. Не отправлял и не писал вообще из какого-то оцепенения.

Из кушнеровских набожных речей о Тебе старался вычитать тебя, счистив легенду. Я, может быть, в письме несправедлив к Вите, но мне не нравятся его новейшие аттракционы («Смейся, паяц» на джаз-банде). Кушнер сердится, что я не романтик. Я написал бы Тебе «не езди в Париж», если б имел на это хоть немного права. Ты мне последние ночи снилась с ужасающим правдоподобием, «до остроты локтя, до жилки ноги»*. Было в речи и в жесте много таких подробностей, которые я наяву давно позабыл. Раз был во сне рядом с Тобой Витя, я по нем<���у> ударил, и он рассыпался, оказавшись гипсовым. И гипсовая голова отвалилась с большим правдоподобием. Наутро, когда я просыпался, Соня говорила мне, что я никогда не ласкал её, как в эту ноч , во сне. Я себя чувствую перед ней в этих случаях гнусным жуликом. И сейчас, когда пишу Тебе это, ощущение кражи и обмана. Кушнер говорит, что я – деловой человек.

27. III

Рома

[Прага,] 26 дек. [1923 г.]

Элечка, любимая сестрёнка,

недавно познакомился с одной чешской дамой, которая ужасно Тебя напоминает внешностью и манерами. Только хотел ей рассказать про это, а она мне говорит: «Вы до смешного похожи на одного человека, которого я очень любила». Теперь ужасно забавно читать чешское издание Эльзы.

Элечка милая, не сердись, что не писал. Я совершенно зверски занят на службе, выколачиваю деньгу, а службу в марте брошу (это строго конфиденциально, и Брикам не говори). Мне до <���того> надоело заниматься не своим делом, что по вечерам плакать хочется.

Вести из Москвы очень невесёлые. Витя делает игрушки и рисует рекламы. С ним не переписываюсь 1 .

В Праге перебывало за это время много берлинцев – Горький, Ходасевич, Эренбург, Шарик 2 . С Ходасевичем мы выпивали, он неглуп и приятен в обществе 3 . Рассказал он мне между прочим (без всяких вопросов и рассказов с моей стороны) своё недоразумение с Витей. Он сказал в Саарове у Горького: «У Вити вкус красноармейца, и женщины у него должны быть красноармейские. Встреча с Эльзой – это для него встреча с дамой в шляпке, в которую красноармеец влюбляется по контрасту». Всё остальное, по его словам, присочинено.

Мне долгое время после приезда из Берлина 4 снилось, будто встречаюсь с собой 5 и вдруг под разными мотивировками нас разъединяют. Это превратилось в целый цикл авантюрных снов, от которых просыпался с головной болью. В последний раз в Берлине после того, как вечер кончился очередным «перфектным парадоксом», j’etais tout a fait abruti и ни слова не понял из всего, о чём мы в прощальные встречи говорили. Только отчётливо помню, как Ты надевала чулки. Очень хотел бы с Тобой встретиться, но только без отпевания, как в последние разы, и без прощальных поцелуев, совершенно а 1а вынос. С Соней жили en bons camarades, теперь она в Москве, и мне очень скучно.

Не сердись, Элечка, ни на письмо, ни на меня, я сейчас весь поглощён усилием, как бы не увязнуть в хнычьей жизни.