Вадим Верник - Книга победителей [litres]

– То есть эксперимент в театре вы не принимаете?

– А что такое эксперимент?

– Ну например, классическая пьеса играется так, как будто она встроена в современный контекст.

– Это называется «режиссерские акценты». Все зависит от таланта режиссера.

– Вот если оглядываться назад, есть ощущение недореализованности?

– Нет. Хотя, конечно, для каждого артиста – чем больше, тем лучше.

– Ну ролей-то не так много у вас было.

– Много-много.

– Но далеко не каждый год вы получали новую роль.

– Поначалу роли были одна за другой, потом пауза. И я подумала: ну вот и здесь пауза, видать, судьба моя такая. Но театр же не может на одного человека работать. И я знала, что все равно что-то будет новое.

– Вы так философски ко всему относитесь, что вас, наверное, ничто не может застать врасплох. На любую ситуацию, вы можете посмотреть немножко со стороны. Без суеты, без какой-то взнервленности.

– Как-то я благодарна за все, что у меня произошло. Я никогда ради денег не снималась, даже мысли такой не было. Мне казалось, это такое предательство искусству.

– А каково вам, артистам, которые снимались в таком грандиозном кино, такие сценарии были потрясающие, и вдруг раз, и закончилось советское кино. Вы на самой вершине своих возможностей, а тут – яма.

– Какая страшная история.

– Я говорю серьезно.

– Это действительно яма. Это правильно вы говорите.

– Что вы чувствовали в тот момент?

– Абсолютно ничего.

– Как это?

– Потому что в кино я всегда снималась в свободное от театра время. Я, например, никогда не снималась в другом городе, кроме Москвы. У меня семья, дети, я должна быть дома. Ну, на два-три дня я могу выехать, а вот длительные экспедиции…

– По фильмам ощущение, что вы – душа компании, а оказывается, приехала на съемочную площадку, выдала, и домой, в норку.

– Ничего не в норку. И дома выдала.

– Дома вы артистка или зритель?

– Конечно, артистка. Веселю, смешу. Без этого нельзя.

– Помню, в Юрмале вам выходить на сцену, – зал в предвкушении: только ваша ресница покажется и все упадут ниц, – а вы сидите и переживаете.

– Потому что у конца есть начало, я это знаю. Может, никто не заметит этого, а ты уже к концу идешь, оказывается. Поэтому нужно быть начеку.

– Вы выходите на сцену, и всегда аплодисменты. Драматическая роль, как во «Власти тьмы» Толстого, или комическая, характерная, какая угодно. Это мешает, раздражает или вдохновляет?

– Вдохновляет, конечно. Я всегда понимала, что театр – это трибуна. Что мы гадость никакую не должны показывать. Вы знаете, я даже больше вам скажу. В театре Моссовета я играла в спектакле «Дом на песке» с Юрой Тараторкиным. Я только пришла в театр. Мы играем такую сцену: общаемся вдвоем, и неожиданно приходит третий. Тараторкин мне говорит: «В чем дело?» Я отвечаю: «Между нами ничего не было». И вдруг я с ужасом понимаю, что в зале сидят мама и папа. Хотя я замужем, у меня уже сын! А я рассказываю на сцене про «любовника».

– Ну а в кадре приходилось целоваться?

– Один раз. С Шакуровым. Фильм назывался «Артистка из Грибова». Целоваться надо было в машине. «Как? Этого в сценарии нет». И мы смотрим с Шакуровым друг на друга. «Давайте, целуйтесь», – режиссер смотрит на нас. Я поняла, что не вынесу этого. А режиссер еще кричит: «Откройте глаза!» Я сказала: «Знаете что! Мы с Шакуровым заканчивали студию Центрального детского театра, нас не учили целоваться». (Смеется.)

– То есть о постельных сценах не могло быть и речи.

– Мы с Тараторкиным однажды лежали в кровати в кино. В одежде.

– В одежде и под одеялом?

– Да. Тараторкин тоже очень целомудренным был. Он заранее все разобрал: «Значит, на этой фразе я так сделаю руку, а здесь вот так…» И, в результате, все было нормально.

– Без импровизации.

– Даже в ботинках. (Смеется.)

– Прекрасно, Ирина Вадимовна. Я, кстати, очень редко встречаю отчество «Вадимовна».

– С вашим папочкой, замечательным режиссером Эмилем Верником, я записывала на радио один рассказ. В паузе он разговаривал по телефону, и потом мне сказал: «У меня близнецы – Вадим и…» – имя второго я не запомнила (это был Игорь). А то, что вас зовут Вадим, я запомнила хорошо. И вот вы здесь. А насчет имени-отчества… Меня тут недавно одна женщина на отдыхе, как часто, бывает, спросила: «Можно с вами сфотографироваться?», я говорю: «Ну, давайте». И слышу: «Темочка, Темочка, сядь с бабой Ирой рядом»… Я смолчала. (Улыбается.)

– На самом деле, дорогая Ирочка Вадимовна, вы не подвластны никакому возрасту! Спасибо вам за такой искренний разговор.

Когда я учился на первом курсе театроведческого факультета ГИТИСа, в 1980 году, у меня вышла первая рецензия – в газете «Московский комсомолец». Я написал о дипломном спектакле Щепкинского училища «Лестница славы» Эжена Скриба. Там были такие слова: «Камень преткновения всех и вся – врач Бернарде. Олег Меньшиков ловок, изворотлив, движется словно на шарнирах. Сыгранная начинающим актером роль – его большая удача». Как сказал мне потом сам Олег, это было первое упоминание его имени в прессе. Звездные роли молодого Меньшикова в фильмах Никиты Михалкова («Родня»), Михаила Козакова («Покровские ворота») и Романа Балаяна («Полеты во сне и наяву») случились позже.

Потом в его жизни были Малый театр, театр Советской Армии, театр Ермоловой, театр Моссовета, где он сыграл Калигулу в спектакле Петра Фоменко, и ставшая событием роль Нижинского в антрепризе. Со временем Меньшикову становилось все теснее в рамках других компаний, и ему захотелось создать собственную, – он назвал ее красиво: «Театральное товарищество 814». Там Олег начал пробовать себя в режиссуре. Ставил классику («Горе от ума» и «Игроки») и новую драматургию («Кухня» Максима Курочкина). И абсолютно логичный шаг: Олега Меньшикова назначают художественным руководителем Ермоловского театра. Его недавняя премьера – «Макбет» Шекспира. Он постановщик и исполнитель главной роли, и эта постановка – определенный итог его многолетних творческих исканий.

…2012 год. Меньшиков тогда только возглавил Ермоловский театр. У него амбициозные планы, – а иначе зачем вообще затевать перемены? Однажды Олег устроил мне импровизированную экскурсию по театру, рассказывал, как планирует реконструировать зрительскую часть и закулисье. Показал исторический кабинет Мейерхольда: оказывается, он расположен прямо за центральной частью сцены (правда, в тот момент в кабинете был обычный склад).