Вадим Верник - Книга победителей [litres]

– Только на пятой?! И что отец сказал?

– «Здравствуй, коллега».

– А скажите, пример отца, чему он вас научил? У него же непростая судьба: его, легендарного тренера, в 56 лет отправили на пенсию…

– Я с самого детства знала, что он гений, что он великий. Именно великий. И другого такого тренера в мире нет. И придется им всем смириться с этим. Пусть восемнадцать раз выиграют подряд, потом будут сравниваться с ним… Я поняла, что завистников и бездарей больше, чем порядочных и талантливых людей. Но бездари знают, что талантливые люди очень уязвимые, и стараются кусать их за все места – этим бездарям надо же как-то выживать… Но отец и на пенсии всё равно постоянно что-то придумывал – занялся «Золотой шайбой». И «Шайба» живет до сих пор, и оттуда черпают силы наши хоккеисты. Но еще ни один дворец в стране не назван его именем. И в Москве, на Аллее славы в ЦСКА, его бюст стоит только три года. Это всё приходилось пробивать. Ужасно. Но ничего, главное – быть здоровой духом. Даже на коляске можно кататься и приносить пользу. Мы видим, как наша… Самая сильная сборная у нас какая? Паралимпийская. Это о чем-то говорит? Можно, сидя на каталке, приносить большую пользу стране.

– У вас все-таки такая оптимистичная натура, Татьяна Анатольевна!

– Ну, надо же жить как-то, правильно? Что же делать? Надо жить и смотреть вперед.

В детстве мы с братом посмотрели все спектакли в Центральном детском (ныне – Российском Молодежном) театре. Примой там была Ирина МУРАВЬЁВА. Она играла не только героинь, бойких девчонок, но и мальчиков. Ее Шура Тычинкин в спектакле «Сомбреро» (по пьесе Сергея Михалкова) был смышленым и артистичным парнем, с ним хотелось дружить. Актерской вершиной Муравьёвой в этом театре стала Любка Шевцова в «Молодой гвардии». Она царила на сцене, в нее невозможно было не влюбиться! В десятом классе я увидел Муравьёву в роли Грушеньки, в «Братьях Карамазовых», уже в театре Моссовета, и это был новый виток моей зрительской любви к актрисе.

Интервью с Муравьёвой я пытался сделать на протяжении пятнадцати лет, – все бесполезно. А сблизила нас Юрмала, где дважды проходил фестиваль музыки театра и кино «Юрас перле». Летом 2018-го, как только Ирина Вадимовна приехала в Юрмалу, журналисты задали ей вопрос: «С кем бы вы хотели здесь встретиться?» Муравьёва ответила: «С братьями Верниками». И я понял: это мой шанс!

– Наблюдая за вами в Юрмале, я еще раз убедился, что вы очень закрытый человек, хотя на экране – огонь, фейерверк.

– Это уже крайности – насчет моей закрытости.

– Почему вы не даете интервью?

– А я сейчас что делаю?

– Вот, это мой следующий вопрос: почему вы все-таки согласились на интервью?

– Так вы ж меня заставили. (Улыбается.) У нас с вами, Вадим, была договоренность еще давно, когда вы позвали меня в свою передачу «Кто там…».

– Точно, это был 2003 год. Кроме молодых героев я снимал в передаче и звезд, которые рассказывали о начале пути. Вы мне комплименты про программу говорили.

– Да, мне нравилась ваша передача. «Ну, давайте, хорошо», – сказала я вам. Мы договорились. А потом проходит время, и я думаю: какого шута горохового я туда пойду? Рассказывать о себе? Не хочу. Да если я еще увижу себя в эфире… И в какой-то момент я сказала вам по телефону: «Я не приеду, нет-нет, даже не уговаривайте меня». Потом, когда я смотрела вашу передачу, я думала, что ужасно подло поступила. Бедный Вадим, он должен был на меня обидеться. И вдруг через много лет мы встречаемся и я слышу: «Ой, здравствуйте!». Как хорошо, что вы не злопамятный.

– Мои чувства по отношению к вам, действительно, не изменились… В Юрмале я восхищался, как дружески и тепло вы общались со своим взрослым сыном Даниилом.

– Ну, насчет того, что мы с сыном друзья… Нет. Я – мама. Которая очень любит своих детей. (Улыбается.) Но я всегда говорю им: я мама, а не товарищ.

– У вас самой было такое воспитание.

– Знаете, насчет воспитания… Почему, Вадим, я никогда не давала интервью? Я жутко боялась сказать что-нибудь глупое, – вроде меня узнаю́т, а я распущу перья, и будет так стыдно, родители покраснеют, скажут: в своем ли ты уме, детка? Или, наоборот, что я так зажмусь, что тоже глупо. И даже мама мне говорила: почему же ты не даешь интервью, – а мне казалось, что я что-то плохо сделаю и родителям не понравится. Я до сих пор об этом думаю.

– А каким было ваше детство?

– Детство было счастливое, хорошее. Родители были строгие. Я знала, что можно и что нельзя. Особенно я знала, что нельзя.

– И чего нельзя?

– Нельзя было ничего. (Улыбается.) Можно было делать только то, что нужно. Нужно ходить в школу, нужно заниматься музыкой, приносить хорошие отметки. Нужно дружить с хорошими девочками. Когда подружки приходили в дом, папа приветливо говорил: «Здравствуйте, проходите, пожалуйста». А мама как будто сканировала всех, и я уже знала, с кем дальше надо общаться, а с кем не надо.

– По той картинке, которую вы описываете, артистка Муравьёва не должна была появиться ни при каких обстоятельствах. Как можно было даже помыслить в эту профессию пойти при таких родительских рукавицах?

– Не будем называть это рукавицами. Будем называть это каким-то правильным воспитанием. Настоящие человеческие устои.

– Какие же это правильные устои, если вашу волю подавляли?

– Никто не подавлял мою волю, нет. Как-то вы не очень правильно понимаете. Когда меня спросили: «Кем ты хочешь быть?» и я сказала, что я хочу быть артисткой, никто даже не вздрогнул, ресничка ни одна не шевельнулась. Мне сказали: «Хорошо». И когда я не поступила и меня спросили, а что ты теперь будешь делать, – я ответила: «Работать». – «А где ты будешь работать?» – «В Школе-студии МХАТ уборщицей». Это я так себе придумала, что я буду там находиться. Потому что очень хотела учиться в Школе-студии МХАТ, но меня там не захотели. И вот тут родители вздрогнули и определили меня работать в библиотеку. Я научилась на машинке печатать, каталог перепечатывала.

– Вы единственная дочь?

– Нет, нас двое, у меня еще сестра – на полтора года старше. Мама все знала про нас. Она до десятого класса воспитывала нас дома. Например, мы были маленькие и поехали на Черное море, во Фрунзенское (сейчас это место как-то иначе называется). Проплывал пароходик, где были дети из «Артека», и мама говорила нам: «Машите, машите, это сироты плывут». Ей казалось, что в лагерь могут отдать только сирот, а родители не отдадут детей туда. Я не была ни в детском саду, ни в пионерском лагере, – я ничего не знала. (Смеется.)