Вадим Верник - Книга победителей [litres]

– И какой репертуар?

– Музыка или сериалы. В основном музыка, конечно. Я самый настоящий меломан. У меня там совершенно разнообразные треки: может быть Бетховен, могу разминаться под «Полет валькирий», а закончить Бастой и Скриптонитом, Oxxxymironom, «Каспийским грузом» или Хаски. Свой плей-лист я буквально выхватываю из среды, в которой нахожусь. Если где-то я слышу мелодию, которая меня зацепила, я тут же достаю телефон и «шазамлю». Смешная история с «Грибами», в которых никто не верил. Я услышал их буквально за два дня до того, как они ворвались в наше музыкальное пространство. Я сказал: «Поверьте мне, это будет взрыв». Ровно через два дня страна сошла с ума, в прямом смысле этого слова.

– Я недавно посмотрел фильм «Селфи», который ты продюсировал и где сам снимался, и нахожусь под впечатлением. Он в том числе и о моральной усталости, когда в жизни ничего уже не радует. Тебе такое состояние знакомо?

– Нет, никогда такого не было. Я этого состояния очень боюсь. Я всегда переживал из-за других вещей – например, когда сам себе ставил очень высокую планку. Мы со «Сталинградом» четыре года держали первое место по бокс-офису. Но потом приходят твои товарищи, и ты радуешься и за «Последнего богатыря», и за «Движение вверх». Это и для тебя какой-то вызов, это подстегивает. Знаешь, в Голливуде все судят и оценивают тебя по твоей последней работе – есть такое понятие hot director, «горячий» режиссер. Вот он как пирожок сейчас: его вынули из духовки горячим – и он на рынке. Судят по последним работам, совершенно никого не волнуют твои заслуги, то, что было в прошлом. Поэтому состояние, когда ты сделал большой хит или эксперимент, как в случае с «Мифами» Саши Молочникова, очень странное: с одной стороны, опустошение, с другой – тебе надо срочно двигаться дальше.

– Вакуума никогда не бывает?

– Вакуума нет, но состояние тревожное после успеха, конечно. У меня были и сложные времена, понимаешь. Были у студии и финансовые сложности, когда мы брали на себя непомерные обязательства и верили в индустрию, которой на тот момент не существовало. Пример – «Обитаемый остров». Мы оказались в финансовом кризисе в стране в 2008 году, ты же помнишь этот «черный понедельник», когда в один день только на курсе теряешь восемь миллионов долларов. Это колоссальные деньги. Многие мечтают о таких бокс-офисах в целом, а мы потеряли его просто за один день проката на разнице в курсе. Пройдя через всё это, ты понимаешь, что сделан из металла и бетона. Вообще, я считаю, наше с тобой поколение уникально. Мы люди, которые родились в одной стране, закончили институт уже в другой, начали что-то делать в третьей, пережили три кризиса, войну в Чечне… Наше поколение отличается, конечно, сильно, и повторить этот путь невозможно.

– Вот насчет пути. Ты выстрелил уже своими ранними экспериментами. Например, снял музыкальный фильм с Людмилой Гурченко – совсем юный клипмейкер. И Людмила Марковна была от тебя восторге. Мы даже обложку напечатали с тобой и Гурченко в еженедельнике «Неделя».

– Да-да. Но сейчас я на это смотрю скорее с умилением.

– Почему?

– Наивно. С точки зрения кинематографического пространства.

– А с точки зрения деловой тире творческой хватки? Я вот помню, тебе было лет семнадцать, мы познакомились в Пицунде, на отдыхе. Ты еще тогда с мамой был, заканчивал школу, и вскоре – резкий скачок.

– Я пришел из армии, когда мне было двадцать лет, а в двадцать один год я уже жил самостоятельной жизнью и зарабатывал на хлеб. И жил я без родителей, потому что в тот момент у меня с ними были тяжелые отношения.

– Я этого не знал.

– И не будем это обсуждать. Обычные семейные дела. Но я благодарен своему отцу, который дал мне возможность попробовать что-то делать самому. Я рано почувствовал, что с фамилией Бондарчук заниматься кино крайне сложно. Вот мне сейчас пятьдесят, и я до сих пор читаю, что мне всё на блюдечке с голубой каемочкой досталось. А отец ведь очень рано ушел из жизни.

– Он всегда был и остается для тебя непререкаемым авторитетом.

– И не просто авторитетом. Вообще мое отношение к искусству и к задачам искусства – это всё выражено в цитате из Толстого, которая висела у отца в кабинете: «Художник, для того чтобы действовать на других, должен быть ищущим. Только если он ищет, зритель, слушатель, читатель сливаются с ним в поисках». Маленький Федя поначалу смотрел на это просто как на слова, потом начал считывать смыслы. Отец – мой учитель, безусловно. В те редкие моменты, когда он был дома, наше общение строилось в форме игры, начиная от живописи и резьбы по дереву и заканчивая скульптурой и просмотром фильмов. Когда мы играли, он вырезал мне из картона иконку широкоформатную, открывал большой альбом Иеронима Босха, две картины – «Ад» и «Рай», и говорил: «Расскажи мне историю, перемещая картонку-кадр по этой многокомпозиционной картине».

– Интересно… Ты, кстати, одно время даже сидел в кабинете отца на «Мосфильме».

– Да, кабинет остался до сих пор, хотя мы переехали уже, не помещаемся там – студия большая. Но кабинет остался.

– Это был принципиальный момент – сделать офис в рабочем кабинете отца?

– Я волновался сильно. Спросил его разрешения, и он сказал да.

– Не раз я наблюдал, какие у вас с мамой, Ириной Константиновной, отношения, – настолько теплые, доверительные. Как-то Новый год мы у тебя дома отмечали, и мама, конечно, была тоже. А в прошлом году в МХТ состоялся замечательный ее вечер. Она же выпускница Школы-студии МХАТ.

– В первую очередь я благодарю театр за этот вечер. Игорь вел его – беседовал с Ириной Константиновной на сцене. И Паулина тоже повлияла на то, чтобы этот вечер состоялся.

– Так вот, любопытный штрих. Ирина Константиновна что-то рассказывала про тебя, про твое детство, а ты из зала так робко: «Мама, не надо!» В этом «Мама, не надо» было столько самоиронии.

– Спасибо.

– Просто для меня всё это тоже очень близко. Ты же знаешь, какие отношения у меня и Игоря с нашим папой…

– Да, конечно. Когда я на ваше общение с Эмилем смотрю, у меня слезы наворачиваются.

– Скажи честно, у тебя в жизни бывали провалы? Лично я этого не припомню.

– (Долгая пауза.) Да, бывали.

– Ты тоже не сразу вспомнил.

– «Провал» – мощное слово. Поэтому я так и реагирую. Провалов, наверное, не было… А хотя нет, давай оставим слово «провалы», потому что они были. Были. Я человек рисковый. Понимаешь, всё время залетаю на экспериментальные территории. Я работаю с молодыми, с дебютантами – это не всегда гарантия успеха. Да и я сам, как режиссер, брался за огромные проекты с диким опережением по времени: ни индустрия, ни я не были готовы. После успеха «9 роты», когда строительство кинозалов росло на тридцать – сорок пять процентов, а доля российского кино в 2005 году составляла тридцать процентов от общего бокс-офиса, мы решили делать «Обитаемый остров». Я отлично помню этот разговор с Роднянским, у нас было два направления, два концепта: «Что, если перенести Стругацких в мир сегодняшний и ничего не строить, а всё снять в Москве?» Просто рассказать эту историю в сегодняшней Москве. Или же второй вариант – выстроить целый мир, сшить костюмы, показать, как может выглядеть Саракш, сделать выгнутый горизонт.