Вадим Верник - Книга победителей [litres]

– Аня, насколько я знаю, ты с самого детства сочиняла истории, режиссировала пространство вокруг себя.

– Это абсолютно бессознательно происходило, потому что в семье у меня никто не имел отношения к творчеству, к искусству. Откуда-то в детстве у меня возникла эта потребность – рассказывать истории, – она появилась еще в детском саду. Сейчас, когда я вспоминаю, мне кажется, что это невероятно. Представляешь, ребенок пяти лет, его сажают в центре огромного зала, вокруг человек пятьдесят – разные группы детского сада!

– Это ж какая сила притяжения была у совсем маленький девочки, чтобы заставить других сидеть и слушать!

– Что я могла такого рассказывать в пять лет? Не знаю. Потом, когда я стала учиться в школе, каким-то образом выяснили, что есть девочка, которая талантливо рассказывает сказки. И вот я сижу на уроке, к нам приходит учительница и говорит, что у 5-го класса заболел учитель, а я сама третьеклассница. И меня вытаскивают из класса, приводят в чужой класс к взрослым ребятам, ставят у доски.

– Скажи, в мире собственных фантазий ты как-то отгораживалась от мира, от сверстников?

– С одной стороны, я была коммуникабельной. С другой – я была предоставлена самой себе, часто оставалась дома одна. Я жила в таком фантазийном мире, на игрушки особо денег не было, и я из бумаги вырезала массу персонажей, у меня были прямо семейства разные, и я играла, создавала свои спектакли. Могла часами играть с этими бумажными персонажами, существовать в выдуманном мире, мне там всегда было хорошо. Все вообще забывали, что я сижу дома.

– Какой беспроблемный ребенок.

– Совершенно. Конечно, параллельно у меня были подруги, я ходила во двор, то есть с этим сложностей не было.

– Ты же в Ереване росла?

– Да. Я росла в очень тяжелое время – конец 80-х, трагедия за трагедией. Сначала жуткое землетрясение просто выбило почву у всех. Закрывались предприятия, школы превращались в госпитали… Потом начались конфликты армяно-азербайджанские. А я, к ужасу своему, родилась в Баку, то есть я враг народа со всех сторон получалась. Потом началась совершенно жуткая блокада. В последние годы перед отъездом в Москву было очень трудно. Правда, у меня было ощущение, что жизнь, может, и несправедлива, но это моя жизнь. А параллельно я думала о том, что где-то существует другая, прекрасная жизнь, где меня никогда не будет.

– Почему так пессимистично?

– У нас не было возможности куда-то переехать, переезд позже уже чудом случился. Так вот, мне казалось, что всё это жестокая несправедливость по отношению ко мне. Было очень холодно в квартире, была минусовая температура, и мы спали в пальто, в шапках. У меня распухла левая рука, правой я еще что-то писала, уроки делала, кровообращение было в правой, а в левой – ничего, она распухла, и это было ужасно. Однажды произошла жуткая история. Мы с мамой очень замерзли. А мама у меня физик, умный человек, всё понимает. И вот мы поставили у себя в квартире тазик, накидали туда бумаги, каких-то деревяшек и разожгли огонь, чтобы согреться. Естественно, не подумав о том, что может быть дым.

– Не только дым, но и пожар.

– До пожара дело не дошло. Мы стали задыхаться в дыму, потом открыли окно и нам стало еще холоднее. В этот момент я поняла, что самое страшное не голод. Голод – это ужасно, но его можно обмануть: можно выпить воды, еще что-то. А холод обмануть невозможно.

– Да уж, какие тут вариации на тему любви, с которых мы начали разговор!

– Нет, ну любови, конечно, были, но в тот период всё отошло на второй план. Мы никуда не ходили. Армяне же очень гостеприимные, но в гости перестали ходить, потому что людям нечего было поставить на стол. А для армянина это невозможно: как это – поляну не накрыть?! Понимая это, люди перестали ходить друг к другу в гости, чтобы не ставить человека в неловкое положение. Пойти в школу, увидеть сверстников – это был праздник. А вообще чаще дома сидели.

– Как все-таки семья оказалась в Москве?

– Переезд произошел достаточно резко, мы его не планировали. В семнадцать лет я оказалась в Москве. Когда я вошла в нашу съемную квартиру, первое, что сделала, – включила душ, который не видела много лет. И когда полилась горячая вода, я закрылась в ванной и просто плакала. Я смотрела на горячую воду и плакала, это была какая-то невозможная радость для меня. Понимаешь, когда у человека всё отбирают, ему потом так мало надо! Хотя, конечно, быстро ко всему привыкаешь. Но с другой стороны, я верю в то, что человек – это все-таки детство. Детство такой сильный отпечаток накладывает на всю жизнь.

– Это верно… Когда ты поступила во ВГИК, на режиссуру, жизнь сразу обрела правильную форму?

– Сомнения случились раньше, когда я училась в инязе. А во ВГИКе, мне было очень легко, никаких больше сомнений. Всё было правильно.

– Аня, ты такая хрупкая, миниатюрная. Окружающие никогда не говорили «ну какой она режиссер, какой руководитель процесса»?

– Помню, как я во ВГИКе пыталась рекламу снимать, ходила к заказчикам. И вот приходит такая девочка с двумя косичками к банкиру, а в его представлении режиссер – это Михалков, Рязанов. Конечно, заказов рекламных мне не удалось получить. Потом всё изменилось, потому что когда ты доходишь до площадки…

– …уже не важно, какого ты роста и какие у тебя косички.

– Конечно. Это та профессия, где ты не можешь спрятаться. Невозможно за кого-то заплатить, чтобы он стал режиссером. Можно заплатить, чтобы, грубо говоря, девушку твою сняли в кино. Но невозможно заплатить и сказать «пусть моя девушка снимет кино». Хотя нет, такое тоже сейчас случается. Но что она потом будет делать, эта девушка?

– А как насчет характера? Профессия больше брутальная.

– У меня есть какие-то внутренние качества, которые были еще с детства, – дисциплина, организация. Это тоже очень важно, потому что ты не просто художник, который стоит один у мольберта: захотел – нарисовал, захотел – не нарисовал.

– Ты умеешь по-новому раскрывать актеров. Так случилось с Машей Шалаевой в «Русалке», потом с Северией Янушаускайте в «Звезде»…

– Я ужасно рада за Северию. Потому что она сидела у себя в Вильнюсе, в жуткой депрессии: ушла из театра, ролей нет, у нее было очень тяжелое состояние, она буквально была готова уходить из профессии. И вот эта «Звезда» стала для нее счастливым билетом.

– А я рад, что у тебя самой открылось второе дыхание – не только в творчестве, но и в личной жизни.

– Да, у меня всё хорошо.

– Любовь рождает вдохновение и на съемочной площадке, верно?

– Вот была дыра в семь лет, видишь! Мне раньше говорили, что невозможно совмещать творчество и семейную жизнь, потому что человек должен быть удачлив либо в одном, либо в другом. Я в это не верю, поскольку отношения мужчины и женщины – это всегда энергообмен, и если люди друг друга находят, то они друг друга подпитывают, помогают друг другу. Это только так и работает.