Александр Кан - Курехин. Шкипер о Капитане [litres]

Курёхин вышел на сцену после сета ROVA. Поиграл минут 10 один, потому к нему присоединились Ларри Окс и Брюс Экли – спонтанный джем, в котором музыканты едва нащупали возможность продуктивного контакта.

Настроение было приподнятое. У всех кроме меня. На душе у меня скребли кошки. Из Москвы мы все перемещались в Ленинград, который, собственно, и организовал этот исторический тур. За ленинградский концерт ответственность нес лично я, и ситуация там была куда менее определенной и обещающей.

С момента закрытия Клуба современной музыки прошло к тому времени уже больше года, но никакого пристойного помещения для концертов у нас так и не появилось. Мои попытки пристроиться в какой-нибудь центральный Дворец культуры ни к чему не привели. Мы оставались изгоями, имея в своем распоряжении лишь дружеское расположение литераторов из «Клуба-81». Обшарпанный полуподвал на Петра Лаврова и такая же обшарпанная крохотная театральная студия на проспекте Чернышевского годились для междусобойных авангардных сейшнов с участием Ханса Кумпфа, но никак для концерта ROVA. Даже маленький стоместный зальчик Дома-музея Достоевского для столь нестандартного события надо было как-то выпрашивать у администрации, которая принять такое решение самостоятельно явно не решилась бы – американцы все же!

В марте-апреле 83-го, уже зная точно о датах приезда ROVA, я, как и годом ранее, сразу после закрытия КСМ, вновь отправился по различным ДК. На сей раз я уже не просил принять клуб на постоянное место жительства, мне нужен был всего лишь один концерт с нашими американскими гостями. Приезжают они, как я объяснял, совершенно легально, по линии дружбы, через организацию Friendship Ambassadors. Все бесполезно. В лучшем случае отвечали неопределенно, обещая подумать, просили перезвонить или зайти через недельку-другую. В конце концов мне ничего не оставалось делать, как обратиться к единственной инстанции, которая могла бы успокоить сомневающихся и опасающихся и снять все страхи.

Звоню все тому же майору Коршунову, курировавшему в КГБ всю неформальную культуру. Он меня выслушал и сказал, что мне нужно будет встретиться с его помощником – старшим лейтенантом Евгением Валентиновичем Лукиным, рассказать все поподробнее и только тогда будет принято решение. Терять мне было нечего.

Мой опыт предыдущего общения с Коршуновым был скорее позитивным – в конце концов именно он избавил меня от давящего пресса шантажа сотрудников районной госбезопасности. Я встретился с Лукиным прямо на улице Петра Лаврова, неподалеку и от квартиры «Клуба-81», и от Большого дома.

Был прекрасный весенний день, около часа мы гуляли по бульвару. Лукин – человек небольшого роста, мягкий, даже интеллигентный, с явным знанием порученного ему предмета – культуры и искусства. Митя Волчек [139] Дмитрий Волчек (род. 1964) – поэт, прозаик, переводчик, издатель. В 1985 году основал и стал главным редактором самиздатовского литературного журнала «Митин журнал». Лауреат премии Андрея Белого. С 1988 года – ведущий программ и редактор «Радио Свобода». В описываемый период – активный член «Клуба-81». потом рассказывал, что они вместе учились на филологическом факультете Герценовского института и вместе увлекались малоизвестными русскими поэтами Серебряного века. Я подробно рассказал о том, кто такие Friendship Ambassadors, кто такие ROVA, что будет происходить на концерте. Он вел разговор вполне дружелюбно, давая понять, что готов посодействовать, но хотел бы в ответ получить нечто вроде письменного отчета о происшедших событиях. Я так же мягко отвечал, что, мол, как же так, Евгений Валентинович, мы же с Павлом Николаевичем всю эту ситуацию уже проходили. Вот они мы – у вас на виду, вместе со всем, что мы делаем, и с нашими гостями. Вам по долгу службы необходимо за нами наблюдать – наблюдайте. Мы ничего предосудительного и незаконного не делаем. Никакой политики и никакой антисоветчины. Музыка, культура, дружеские связи. Нам бы только концерт провести и с коллегами по искусству пообщаться. А уж писать вам что бы то ни было – увольте, мы так не договаривались. В конце концов, поняв, что толку от меня не будет, он согласился. «Хорошо, валяйте, проводите концерт в Доме-музее Достоевского».

С такой вот договоренностью мы все прибыли в Ленинград. Обо всех этих перипетиях я во всех подробностях рассказывал американцам, извиняясь, что ленинградский концерт пройдет в значительно меньшем по вместимости зале, чем тот, который у них был в Москве и тот, который будет в Риге. Они были ужасно заинтригованы, все это было им жутко интересно, никаких претензий ко мне у них, естественно, не было. Как не было, впрочем, и выбора. Количество публики на концерте с лихвой компенсировалось количеством и качеством общения.

График жизни был совершенно безумный. Наши друзья-литераторы во главе с Аркашей Драгомощенко самым активным образом взялись за общение с литературной частью американской группы. Я помню грандиозную всеобщую встречу в огромной комнате кого-то из литераторов на Загородном проспекте – немудреная еда, масса выпивки и непрерывное, интенсивнейшее общение. На какой-то вечер был назначен прием в квартире американского культурного атташе. Мне надо было провести обстоятельное интервью с Ларри Оксом, а у меня дома – Валя Пономарёва, приехавшая из Москвы на концерт. Мне нужно мчаться забирать Ларри из гостиницы – рассчитывать на то, что он сумеет в одиночестве добраться ко мне на Энергетиков, конечно, не приходилось. В доме бардак, мне надо бежать, жена на работе. Валя остается дома и спрашивает: «Как тебе помочь?» Недолго думая, я говорю: «Пол можешь вымыть?» Примадонна слегка опешила от такой наглости, но пол к приезду американских гостей вымыла.

В день концерта я приезжаю в гостиницу – забирать музыкантов, всех их друзей и съемочную группу. На Ларри лица нет. «Ты знаешь, что они мне сказали?» – спрашивает он с выражением крайнего испуга. «Кто они?» – вопросом на вопрос отвечаю я. «Люди из Friendship Ambassadors. Они сегодня утром пришли ко мне в номер и самым серьезным образом рекомендовали отказаться от этого концерта». «Почему? В чем дело?» – ничего не понимая, спрашиваю я. «Они передали мне слова каких-то их официальных советских контактов – то ли Интурист, то ли еще что-то в этом роде. Слова следующие: передайте своим джазменам, что лучше этот концерт им не играть. Если они это сделают, есть все основания опасаться, что у них конфискуют инструменты, съемочную аппаратуру, а их русские друзья, организовавшие для них этот концерт, и вовсе могут угодить в тюрьму».

Не могу сказать, что я воспринял эту информацию равнодушно – особенно малоприятной мне показалась ее последняя часть. Но запас адреналина был уже таков, что остановиться я не мог. Ни на секунду не теряя самообладания, я уверенно говорю: «Все ерунда. Пустой шантаж. Не верьте. Садимся в автобус, едем». И хотя говорил я вполне убедительно, полностью рассеять сомнения и страхи американцев мне явно не удалось. В особенности, видеогруппы. Они знали меня меньше, чем Окс с его музыкантами и друзьями. Их камеры – тогда только появлявшееся высококачественное видеооборудование – стоили немалых денег, и рисковать им явно не хотелось. Однако, увидев мою, несмотря на грозящий арест, отчаянную безрассудность, они поняли, что заговаривать о стоимости камер в такой обстановке было бы не совсем тактично.