Александр Кан - Курехин. Шкипер о Капитане [litres]

Альбом представляет собой набор самых интересных и разнообразных звуковых и композиционных решений. В нем просматривается прямая связь с яркой и образной будущей киномузыкой Курёхина, да и в целом это одна из лучших и самых интересных его студийных работ. Увы, несмотря на относительно крупный лейбл, в целом она так и осталась на Западе незамеченной.

Почему-то в «Absolutely Great!» не вошла запись «Поп-Механики», устроенной Курёхиным в консерватории университета в городе Оберлин, в штате Огайо. Я этой записи не слышал, даже не знаю, была ли она сделана. Видимо, ничего выдающегося там не произошло, но упоминания этот эпизод стоит по одной причине. В Оберлин Курёхина пригласил президент университета известный советолог и историк Советского Союза Фредерик Старр. Старр был джазмен-любитель и большой поклонник джаза – настолько, что стал автором первой вышедшей на Западе книги о советском джазе – «Красное и горячее. История джаза в Советском Союзе» [224] Frederick Starr. Red and Hot: The Fate of Jazz in the Soviet Union. . Книжка вышла еще в 1983 году, и Сергей Курёхин – как, впрочем, и остальные новоджазовые музыканты – в нее не попал. Однако, познакомившись в один из своих приездов с молодым талантливым пианистом, Старр, как и многие другие, мгновенно им очаровался. Настолько, что не только пригласил Курёхина к себе в консерваторию, но и дал ему в распоряжение целый оркестр для создания из ничего не подозревающих студентов очередной «Поп-Механики».

Не могу не рассказать и еще об одном связанном с Америкой эпизоде. В той же Калифорнии саксофонист из ROVA Saxophone Quartet Ларри Окс познакомил меня с лидером Kronos Quartet Дэвидом Харрингтоном. Kronos уже тогда, первыми среди классических струнных квартетов, начали путь освоения новой современной музыки, не ограничивая ее академическим авангардом. Их первый «джазовый» опыт – альбом композиций Билла Эванса [225] Билл Эванс (1929–1980) – американский джазовый пианист и композитор, одна из наиболее значимых фигур в истории джазового фортепиано. – был довольно неудачной робкой пробой пера: вяловат, лишен экспрессии и излишне академичен. Прорыв у них наступил с по-настоящему зажигательной хендриксовской «Purple Haze» [226] Purple Haze – одна из самых известных и популярных композиций Джими Хендрикса. , и к концу 1980-х квартет находился в активном поиске нового нестандартного материала. Харрингтон принялся упорно и очень заинтересованно выпытывать у меня – очевидно, первого встретившегося на его пути знатока современной музыки из СССР – имена советских неакадемических музыкантов и композиторов, пьесы которых квартет мог бы включить в свой репертуар. Он долго пытался вспомнить труднопроизносимую фамилию некоего певца-поэта, «русского Дилана», как он говорил. Я, конечно, тут же предположил, что речь идет о Гребенщикове – кто же еще мог претендовать на подобный титул? Оказалось, нет. О Гребенщикове он не слышал (хотя «Radio Silence» к тому времени уже вышел), а речь шла о рекомендованном ему кем-то из русских эмигрантов Высоцком. А уже затем Харрингтон целенаправленно попросил меня передать Сергею Курёхину (о котором он знал от Окса) вполне серьезный заказ – написать специально для них струнный квартет.

Kronos был тогда на подъеме. Уже взойдя на свой звездный путь, квартет в то же время сохранял (и по сей день сохраняет!) репутацию умного и серьезного ансамбля, ни в коей мере не профанирующего музыку. Исполнение и неизбежное издание на пластинке Kronos курёхинского опуса сыграло бы, казалось мне, неоценимую роль в международном продвижении моего друга. По возвращении домой я уже внятно, без американской суеты, изложил Сергею суть предложения Харрингтона. Он поначалу согласился и даже, кажется, пытался что-то из себя выжать. Но то ли так и не смог заставить себя упорно работать в кабинетной тиши – не его это было дело, – то ли просто почувствовал, что сочинить и записать нотами серьезный струнный квартет, который отвечал бы его эстетическим принципам, не получится. Так или иначе, но результата не было. Я упорно, около полугода, напоминал Курёхину о заказе, но до реализации идеи дело не дошло. Уверен, впрочем, что, окажись он с ними вместе на сцене или в студии, наверняка придумал бы замечательное и яркое взаимодействие. Но не сложилось.

И еще одну калифорнийскую встречу Курёхина невозможно не упомянуть, хотя известно о ней крайне мало. Известно, что в Лос-Анджелесе он встречался с Фрэнком Заппой. Джоанна Стингрей отвезла его в дом Заппы в знаменитый Лорел Каньон [227] Лорел Каньон – жилой район в гористой местности Голливудские холмы, в западной части Лос-Анджелеса. В середине 60-х годов Лорел Каньон стал центром хиппистской контркультуры, здесь поселились Фрэнк Заппа, Джим Моррисон, Нил Янг, музыканты групп Eagles, Love, Monkees и др. Лорел Каньон увековечен в песне группы The Mamas & the Papas Twelve Thirty (Young Girls Are Coming to the Canyon) , записанном здесь альбоме британского блюзмена Джона Мейолла Blues from Laurel Canyon и альбоме Джонни Митчелл Ladies of the Canyon . и оставила там на целый день. Есть фотографии, но нет никаких следов совместной работы. Я почему-то Курёхина об этой встрече не расспрашивал, а он почему-то не рассказывал. Джоанна говорит, что вернулся он оттуда в приподнятом настроении. А Анастасия Курёхина в одном из поздних интервью – очевидно, со слов Сергея— рассказывает:

«Когда Сергей был в Америке в гостях у Фрэнка Заппы, знаменитый музыкант уже тяжело болел, но они проговорили весь день, играли на рояле. А потом Фрэнк пошел и отвинтил именной номер с надписью Zappa от своего автомобиля и подарил его Серёже».

По официальной биографии Заппы, тяжелая болезнь – рак простаты – была диагностирована у него в 1990 году, через два года после встречи с Курёхиным (умер Заппа в 1993-м). Но, как бы то ни было, никаких совместных записей эти два музыканта, объединенные дерзостью и неортодоксальностью подхода к музыке, не оставили. А жаль. А подаренный именной номер с буквами ZAPPA на желтом фоне хранится в Фонде Сергея Курёхина и в августе 2019 года был частью выставки к 65-летию Курёхина в Музее современного искусства в Москве.

После курортного Майами мы вернулись в холодный зимний декабрьский Нью-Йорк. Мне надо было вскоре лететь обратно в Петербург. Сергей же оставался еще на некоторое время. Последние нью-йоркские дни получились чудовищно суматошными – нужно было накупить всем подарков, затовариться столь необходимыми многосистемными телевизором и видеомагнитофоном. Говард Мандел организовал для меня встречу с музыкальным обозревателем «New York Times» Джоном Парелесом, который был уполномочен редакцией газеты заказать мне серию статей о впечатлениях советского критика от ново-музыкальной Америки. Серия статей в «New York Times» – мечта для любого журналиста. Встреча должна была состояться в знаменитой Brooklyn Academy of Music [228] Бруклинская музыкальная академия (BAM) – исполнительский центр в нью-йоркском районе Бруклин, известный своей ориентацией на современную авангардную музыку. В BAM проходили и проходят премьерные концерты произведений таких композиторов и хореографов как Филипп Гласс, Лори Андерсен, Триша Браун, Мерс Каннингем, Стив Райх и др. на концерте Стива Коулмена, замечательного саксофониста и композитора, изобретателя стиля M-Base. Часов в пять-шесть вечера, после скитаний по магазинам, мы собрались в чьей-то квартире в мидтауне. Мы – Курёхин, БГ, находившийся тогда в перерыве между записями «Radio Silence», и оказавшийся в городе наш друг художник Толя Белкин (в Нью-Йорк тогда стекались все – я уже безо всякого удивления встречал ленинградских или московских знакомых на улицах, и скорее удивительным был авиарейс, на котором не попадалось знакомые, чем тот на котором они попадались), и какие-то американцы, по всей видимости, хозяева квартиры, знакомые БГ. Разлад между двумя бывшими друзьями – по крайней мере, на этот вечер, – отошел в прошлое. Мы своей небольшой русской компанией уединились в какой-то комнате, пили виски, что-то ели, курили, болтали, шутили, дурачились; Боря, как всегда, пел. Мне ужасно не хотелось из этого тепла, уюта и хорошей дружеской компании выходить в морозную темень и целый час тащиться на холодном метро в Бруклин – несмотря на всю многообещающую заманчивую перспективность ждущей меня там встречи, не говоря уже о музыке. Я так и не поехал, с Джоном Парелесом не встретился, и серия статей в «New York Times» так и не состоялась. О чем, наверное, мне следовало бы всю жизнь сожалеть.