Анна Алматинская - Минувшее

Всего доброго. Жду рукопись.

Пришлите книжку.

Помню: как-то, в минуту житейской невзгоды, прочла в это письмо и словно выпила глоток живой воды из чудодейственного источника. Отложила все темы в сторону, вынула папку с начатым в 1938 году романом «Гнет» и погрузилась в творческую работу, ту работу, которая заставляет забывать окружающее, жить радостями и печалями своих героев, плакать над их гибелью… Снова предо мной предстал яркий мир во всей своей многогранности, во всем своем величии. Эпоха за эпохой раскрывали свои тайны, обогащая мой ум прочитанными творениями великих людей. А что может быть выше таких радостей?

Для меня письмо Горького — это источник жизни. Это свет в сгустившемся мраке жизненных невзгод, которыми обильна жизнь человека.

А сколько знаний и сколько мудрости черпает человек, читая произведения Максима Горького! Твердости духа, справедливости, стремлению к высотам человеческой мысли учат произведения великого писателя.

Полвека прошагало время со дня утверждения в нашей стране великого Декрета В. И. Ленина о свободном труде, о равноправии женщины. Прошло пятьдесят лет с того дня, когда распались цепи рабства и угнетения женщины узбечки.

Полвека! Многое изменилось за это время. Созданы новые формы жизни, новые взаимоотношения между людьми, открыты просторы для науки и труда. Но память хранит прошлое, о нем забывать нельзя. «Надо знать прошлое, чтобы понимать и ценить настоящее», — сказал Горький.

Трудной, кровавой дорогой шли женщины Средней Азии к овладению полученными свободами.

История показывает нам, что во все времена, у всех народов великие идеи мыслителей-гуманистов встречали бешеное сопротивление со стороны темных сил реакции. В борьбе против нового, разумного изуверы шли на преступление.

Так и у нас, в Средней Азии. Гуманные ленинские декреты смели тысячелетние правовые нормы, закрепощавшие женщину. Однако, когда женщина мусульманка осмелилась сбросить черную сетку чачвана и заявить о своих правах, началась жестокая борьба.

Вспоминая те далекие дни, когда наступление подняло свою карающую руку на убийц освобожденных женщин, с уважением и грустью склоняешь голову перед безвестными героинями, павшими в схватках с мракобесами. Ярко и убедительно показывает эту борьбу в своем труде Х. Шукурова: «В бывшем медресе Кукельдаш, в Ташкенте, блюстители мусульманских законов тайно организовали сбрасывание из-под купола мечети, с высоты третьего этажа, зашитых в парусиновые мешки женщин, снявших с себя паранджу» [2] Х. Шукурова. «Коммунистическая партия Узбекистана в борьбе за раскрепощение женщин». Госиздат УзССР, Ташкент, 1961, стр. 99. . Скупые строки, но какие мучительные переживания таят они в себе!

Ночь. Спит большой город. Тишина наполняет узенькие улочки и переулки Старого города. В темном небе горят равнодушные звезды. Вдоль глухих дувалов тихо крадутся тени: одна, другая, третья, еще несколько… Несут тяжелый мешок, в нем… живой груз. Пугливо озираясь, перебегают на другую сторону улицы, спешат укрыться за маленькой калиткой высокого, мрачного здания — медресе Кукельдаш. Калитка, точно раскрытая пасть дракона, готова проглотить очередную жертву.

А в мешке изувеченная побоями, крепко связанная молодая женщина то теряет сознание, то приходит в себя от грубых ударов об углы и стены домов… Тогда раздаются глухие стоны, приглушенные кляпом, засунутым в рот несчастной жертвы. В такие минуты в глубине сознания женщины, обреченной на мучительную смерть, вспыхивает слабая надежда: «Вдруг свершится чудо!» Может быть, встретится ночной патруль или комсомольцы, возвращающиеся с собрания, остановят палачей, спасут… Но захлопнулась страшная калитка, злобно заскрежетал железный засов. Конец.

А новая жизнь так прекрасна! Она распахнула двери в широкий мир к знаниям, к почетному труду, к радостям жизни. И вот… спасения нет. Палачи делают свое гнусное дело…

И наутро завывания азанчи призывают правоверных к молитве и смирению. Но слух о ночных ритуалах мракобесов дошел до делегатки. Рискуя своей жизнью, она идет в женотдел.

В ту пору гибли и делегатки. С ними расправлялись отцы, мужья, братья, наемные убийцы. Около десяти лет велась тайная борьба изуверов с законами Советской власти. Привела она к тому, что было объявлено наступление — худжум — на преступные реакционные силы. Глубоко уважаемый в народе всеузбекский аксакал Юлдаш Ахунбабаев призвал дехкан и рабочих проявить больше внимания к узбекским женщинам, сбросившим паранджу. Он заявил, что «наступило время беспощадной борьбы с теми, кто заносит нож над головой открывшейся женщины, кто издевается над нею», что «борьба должна быть самой жестокой», что «наряду с широкой разъяснительной работой, нужно беспощадно карать того, кто сознательно тормозит выполнение одного из основных законов Ленина».

Был летний, сияющий день 1927 года. Улицы Старого города оживлены. Бросались в глаза открытые лица узбечек. Женщины робко семенили кожаными кавушами. Покрытые длинной серой паранджой, но с откинутым чачваном, шли по двое, по трое. Их сопровождали женщины более преклонного возраста.

Выполняя поручение женотдела Средазбюро ВКП(б), я спешила в женский клуб за информацией для очерка. Сойдя с трамвая, пошла по переулку. Не прошла и полпути, как услышала гневные крики, громкие голоса и плач девочек, учениц соседней с клубом школы.

Ускорила шаги. Издали увидела у школьной калитки милиционера, сдерживавшего толпу. Сердце сжалось от предчувствия беды. Подошла ближе. Милиционер оказался знакомым. Холматов частенько, по вызову заведующей клубом, приходил в женскую школу ликбеза укрощать наглеца-мужа, ворвавшегося туда для показательного избиения жены, пожелавшей учиться грамоте. Такие явления в ту пору были не редки.

— Что случилось? — спросила козырнувшего Холматова.

— Убийство. Только что… — лаконично ответил он.

Вошла во двор. В дальнем конце у маленькой калитки толпа школьниц окружила группу взрослых женщин и врача в белом халате. Подошла ближе. Передо мной лицом вниз, в луже крови, лежала молодая женщина. Возле нее на земле сидела, рыдая, мать. Она царапала себе лицо, вырывала клочьями распущенные седые волосы. В стороне два милиционера охраняли угрюмого старика со связанными назад руками. Он зло оглядывался, что-то бормоча. Догадалась — убийца.

Стала внимательно вглядываться в морщинистое лицо, обрамленное седой бородкой. Старалась поймать взгляд глаз, спрятанных под красноватыми припухшими веками, тронутыми трахомой. Мне хотелось увидеть хотя бы искру сожаления или растерянности. Но глаза были колючими с искрой бешенства, как у пойманного волка. Что он бормотал, нельзя было расслышать. Мать громко плакала и причитала, обращаясь к убитой, называя ее ласковыми именами.