Юрий Никитин - Мне – 65

В конце концов места для орденов на мундире уже не оставалось, разве что цеплять на спину и на брюки. Наконец он преставился, как и все советские генсеки: на работе. Единственный из всех наших отцов нации Хрущев – умер на пенсии, но не сам ушел, а отстранили в результате переворота, а так и Хрущев впал бы в маразм на посту генсека и успел бы наломать дров, уже не отличая правую руку от левой, как было с Брежневым.

После Брежнева пришел не Горбачев, как думают многие, как после Сталина – не Хрущев. Генсеком избрали Черненко, этот прогенсекствовал совсем недолго, ничем не отличился, а когда помер от старости, тоже на боевом посту, на его место встал Андропов, глава КГБ.

Этот начал с того, что постарался закрутить гайки. Для начала банды в штатском стали останавливать всех на улицах и проверять, почему не на работе. Ужесточили условия приема на работу и вообще ужесточили везде и все, до чего смогли дотянуться.

Но помер и он, тоже на боевом посту, как и товарищ Сталин. Тогда старичье в Политбюро то ли совсем вышли из ума, то ли решили всерьез похоронить СССР, но избрали генсеком такое странное и нелепое существо, сразу ставшее предметом насмешек, как Михаил Горбачев.

Этот начал с того, что объявил перестройку, ускорение и гласность. Ускорение должно было бы выражаться в том, чтобы догнать и перегнать Америку, я сразу вспомнил мое детство и станки «ДИП», то есть «Догнать и перегнать», на которых работал в юности. Еще тогда говорили, что догнать догоним, но перегонять постыдимся, чтобы американцы не видели наши голые задницы.

Гласность по-горбачевски выразилась в том, что когда случилась чернобыльская катастрофа, и весь мир кричал и писал о ней, когда радиоактивное облако покрыло всю Европу, то у нас в печати только через две недели в газете промелькнуло скупое сообщение: мол, на Чернобыльской АЭС случилась небольшая утечка радиации, не волнуйтесь, все путем. И потом с такой неохотой, под давлением неопровержимых улик, начали скупо цедить сквозь зубы о небольшой такой, совсем крохотной аварии, прям-таки пустячке, не стоит о нем даже разговаривать, что вы, право…

Еще Горбачев печально отметился в борьбе с алкоголизмом, велев вырубить по всей стране виноградники. В анекдотах сразу отметили самую заметную особенность генсека: никогда не говорить ни «да», ни «нет», а «я посоветуюсь дома с Раисой Максимовной и тогда смогу ответить».

Но удержать страну от развала уже не смог, и развалили ее… книги. Книги, которые начали спешно публиковать в результате «гласности». Страна по-прежнему голодает, по-прежнему недостает абсолютно всего: от шагающих экскаваторов до иголок, но повеяло ветерком свободы – из печати выходят ранее запретные книги Солженицына, Гумилева, Ахматовой, косяком пошли воспоминания репрессированных, начали публиковаться массовыми тиражами Чейз и Кристи, которые раньше проходили только по периферийным журналам… Этого оказалось достаточно, чтобы, когда в Москву вошли танки путчистов, все та же голодающая и ободранная страна взяла сторону демократии.

Да, чтобы в страну хлынули товары с Запада, должно пройти время. В магазинах по-прежнему пусто, но книги начали издавать немедленно, и этого хватило, чтобы страна сделала окончательный выбор. Возможно, для нормальной европейской страны нужно заполнить магазины и резко повысить зарплату, чтобы народ предпочел именно этот строй, но для России именно свобода чтения оказалось решающим доводом.

Горбачев вел борьбу не только с пьянством, вырубая виноградники, но и с тлетворным образом западного образа жизни, проникающего уже не ручейками в СССР, а хлынувшего бурными реками. К примеру, с порнографией, в которую занесли все фото, книги, фильмы – где присутствовала обнаженная или даже полуобнаженная натура.

Особенно свирепствовали в отношении тех, кто успел обзавестись видеомагнитофоном. Милиция перестала обращать внимание на участившиеся грабежи и убийства, зато с утра до ночи собирала сведения о людях риска, купивших эту вещь проклятого Запада, хотя и собранную советскими людьми на советском заводе и купленную за рубли в советском магазине.

Днем собирали сведения, а вечерами выходили за охоту. Следили за окнами жертвы, ждали, когда там погаснет свет, что значит – сели, гады, смотреть порнуху… а что же еще стоит смотреть? После чего заходили мелкими группами в дом, вырубали по всему зданию электричество и, оставив одного стеречь рубильник, чтобы никто не включил раньше времени, врывались, выбивая кувалдой двери, в квартиру жертвы.

Свет приходилось вырубать, объясняю для нового поколения, чтобы кассета застряла в лентопротяжном механизме. Освободить ее в неработающем видеомагнитофоне – непросто, занимает время, этого как раз и не давали сделать молодцы, кувалдой вышибающие двери.

А дальше просто: по рации передавали, что уже можно врубить свет, и с торжеством вытаскивали кассету. Практически любой западный фильм объявлялся порнухой. К примеру, в печати широко освещался показательный процесс по поводу одного мерзавца, который осмелился – подумать только! – смотреть гнуснейший порнографический фильм «Крестный отец». Этот гад получил заслуженные пять лет строгого режима… А потом в той же печати через пять лет промелькнуло скромное сообщение, что закон о запрещении смотреть в домашней обстановке любые фильмы наконец-то отменили и что отмена как раз совпала день в день с полным отбытием срока тем показательным гадом, который, оказывается, вовсе не гад, а просто нормальный человек, который смотрел, что удивительно, вовсе не порнуху, а кинематографический шедевр мирового уровня!

Так что, когда Михаил Сергеевич в очередной раз выдвинет свою кандидатуру в президенты России, напомните ему и про вырубленные виноградники, и про этих вот сволочей, с которыми он так рьяно боролся. И которых сажали за то, что смотрели фильмы с обнаженной натурой. И которых не спешили освобождать досрочно за хорошее поведение, как сплошь и рядом поступали с убийцами, насильниками, грабителями.

О том, что и государственники и «оппозиция» – лишь умело устроившиеся в обществе люди, устроившиеся совсем не по таланту, а по гибкости совести и ловкости лизания, говорит их судьба после краха Советской власти. Казалось бы, вот наконец-то свобода, пишите и публикуйте все то, что у вас в столах, а также все то «лучшее, что было вычеркнуто бесчеловечной цензурой»! Но оказалось, что и в столах ничего нет, одни разговоры, и цензура вычеркивала как раз дрянцо, а не шедевральные строки.

И разом погасли все те имена, которых превозносила как власть, так и якобы оппозиционная интеллигенция. Оказалось, что это всего лишь «устроившиеся». Если бы среди них оказался хоть один в самом деле талантливый или хотя бы чуточку одаренный, он писал бы и публиковался еще чаще, а произведения без цензуры расцвели бы, к радости и ликованию читателей. Умолкли, умолкли все! А если какой одиночка еще и пробовал публиковать свои новые шадервы, то разочарованная публика сразу видела, что без поддержки партии или, наоборот, оппозиции – далеко, ох как далеко этим вещам до шедевров!