Игорь Рыжов - Питерский битник / Поваренная книга битника

С той поры, как я потерял их из виду, они были также неразлучны, плюс на определенной стадии запоя стали похожи, как два ботинка: пара одна, только каждый со своим заворотом. Однако…по порядку.

Фамилия Охтинского – Бобров, и представляясь незнакомым дамам, он всегда говорил:

– Меня зовут Леша, Бобров! А так как я еще и немножечко рисую, то мои друзья зовут меня: Бобров-Водкин!

Какой он был художник (еще раз извиняюсь за прошедшее время, просто туда переношусь) – это отдельная история, но степень его обязательности была линейно пропорциональна уровню его раздолбайства. В конце 80-х или начале 90-х получили мы с женой заказ из Норвегии на роспись всяческих изделий: матрешек, брошек, и прочего. Сгоняв в Москву в Измайлово за заготовками, стали подряжать всех знакомых художников, дабы управиться в срок и дать тем заработать.

Вспомнили о Лешке и вручили ему шкатулки… Основная его особенность была в том, что сердиться на него было абсолютно невозможно, по крайней мере, долго. Шкатулки он не принес ни в срок, ни через неделю, никогда. А где-то через пару месяцев встретился нам в пивбаре на «Жуках» с такими невинными и страждущими глазами, что, простив все, пришлось похмелять его, родимого. Ну жил он так!

А жил он на Охте, кажется, в трехкомнатной квартире, где и напивался до полного отторжения остальным пространством и окружением (кстати, говорили, там и окончила свои дни Таня Каменская).

Как-то, лежа вповалку у него на диване, на приходе, на вынужденных подсознательных стремаках, открываем глаза и видим хозяина квартиры, словившего не одну стайку белочек, с топором в руках. Не имея сил пошевелиться, кто-то, или Тони, или Аргентина, произносит:

– Уйди, Раскольников, к своей старушке! – и мы захрапели дальше. Выжили. Привычка.

Что у Охтинского, что у Джексона бывали периоды ремиссии, когда они не пили почти ничего и выглядели относительно цивильно.

Лешка стирал свой светлый плащ и свитер, Женька – рубашку и гладил брюки, доставал свои очки в золотой оправе, оба чистили ботинки и приезжали к Сайгу, Гастриту или Огрызку.

Но сил на благопристойность хватало ненадолго. Где-то через месяц (или раньше!) они уже были прежними. Джексон летом вообще босиком ходить предпочитал, считая, что «так ноги лучше дышат, да и с носками проще», а Лешкин плащ расцветкой начинал смахивать на скатерть после двухнедельного загула.

Но всегда приходила Осень.

Как и приходило неоднократное желание «опять бросить пить!». И они уезжали трудниками в какой-нибудь монастырь, где, порой, держались до теплых дней. Не знаю, насколько это было постоянно, но несколько лет это работало как система.

Но суть, то есть натуру, не обманешь: отбыв там тот или иной срок (порой, продолжительный – устанавливали себе сами или их просто гнали за нарушение режима), они всегда возвращались обратно и колесо вращалось заново, без них было бы в чем-то скучно, как и без каждого из нас!

Ничего не знаю об их нынешней судьбе, надеюсь на только хорошее. Я просто запомнил их такими: в чем-то несуразными и просто замечательными!

С Любовью, Рыжов!

Запой – это не беда! Запой – это победа!

Победа над всем: женой, тещей, разумом, собой, жизнью, в конце концов.

Запой – это то далекое, что всегда рядом, что никогда не подведет.

Это не легкомысленное пьянство, как легкий флирт с бутылкой до ее полнейшего опустошения и выбрасывания ее впоследствии в пространство…

Запой – это Любовь!

Хуже, когда он перманентен, жизнь и сон напрочь не различаешь. Исчезают деньги, иллюзии, жены… Я потому крепкие жидкости и подвязал употреблять.

Итак, о вытрезвителях!..

«Ватрушка» – «Торговый, 2» – как много в этом!..

Благодаря своему расположению и, находясь в непосредственной близости от 27-го отделения милиции, висел дамокловым мечом над всеми тремя проходами в станции метро «Гостиный двор («Климат» – отдельно).

Из «Пятерки», конечно же, тоже доставляли, но там незабвенный Андрюша Хорунжий, едва завидя мой фэйс в партии вновь прибывших, безжалостно выставлял меня на Лиговку, на свежий воздух (а ведь мог бы дать поспать до пересменка, до открытия метро!).

Гребли без исключения всех (разнарядка, что ли, была по плану приемки-сдачи волосато-ирокезного поголовья?), но иногда и у них случались проколы в отношении относительной «ценности» задержанного контингента. Наличия у них бабла.

Как-то, набив очередную упаковку персонажами, и привезя их в «чистилище» на переулок Крылова (т. е. в 27-е), повели нас на оформление: меня, Алекса Гаврилина и Сережу Храма-московского (в те времена – наиболее колоритного).

Что-то вечно жующий начальник смены глянул на это удовольствие, взял Храма за шкварник, развернул к двери и, со словами, обращенными не к нам, но в назидание недоумкам: «Это – хиппи!», придал коленом под зад ускорение наружу, а нам с Сашкой только бровями указал. Ладно, мы народ понятливый, да и безденежный к тому же!

Вот и дошли до Торгового, 2… О «Ватрушке» можно писать поэмы!

Во времена приснопамятных Игр Доброй Воли недоброго мэра штурмовали мы метро с Ваней Воропаевым.

Все бы было хорошо, но в это время в Питер понагнали столько пришлых ментов со схожими целями – от курсантов из Стрельны, до засланных гоблинов «голубой дивизии» из Мухосранска. Они не только друг друга не знали в лицо, но, кажется, даже и не догадывались, что совместно выполняют одну и ту же «боевую» задачу. То есть, совершая действие, им под берет не приходила мысль о том, что его уже выполнил кто-нибудь другой!