Карл Май - Моя жизнь и стремление. Автобиография

Добрый господин Кантор компенсировал это, постепенно обучая меня, как только предоставлялась возможность, теории гармонии, которую Фредерике незачем было изучать, впрочем, это было уже в более позднем отрочестве.

При этом мой отец был нетерпелив во всем том, что он называл моим «воспитанием».

Nota bene: он «воспитывал» меня, и намного меньше заботился о сестрах. Он возлагал все свои надежды на то, что я достигну в жизни всего того, чего он не смог достичь, а именно, не только более счастливого, но и духовно более высокого положения в жизни.

Поэтому я должен быть благодарен ему за то, что хотя он и желал так называемых хороших средств к существованию, но все-таки придавал большее значение энергичному развитию духовной личности. Он чувствовал это внутри яснее и отчетливее, чем мог выразить словами.

Я должен стать образованным, и если возможно, высокообразованным человеком, который может сделать что-то значимое для общего блага человечества; это было желанием его сердца, даже если он выражал это не этими, а другими словами.

Вы можете увидеть его высокие запросы?

Что хотя у него и были высокие требования, но без самонадеянности, и он всегда верил в желаемое и был вполне уверен, что сможет этого добиться.

К сожалению, однако, он не имел ясного представления о путях и средствах, которыми должна была быть достигнута эта цель, и недооценил огромные препятствия, стоявшие на пути его плана.

Он был готов ко всему, даже к величайшей жертве, но он не предполагал, что даже величайшая жертва несчастного бедняка не должна перевешивать ни мельчайшей унции при противостоянии обстоятельств.

И, прежде всего, он понятия не имел, что я – совсем другой человек, нежели он сам, при том, что именно я и был частью процесса достижения таких целей.

Он чувствовал, что, прежде всего, я должен научиться получать знания как можно больше и как можно быстрее, и это воплощалось с большой энергией.

Я пошел в школу, когда мне было пять лет, и оставил учебу, когда мне было четырнадцать.

Мне было легко учиться.

Я быстро догнал свою старшую сестру второклассницу. Затем были куплены школьные учебники у мальчиков старшего возраста. Мне приходилось выполнять школьные задания дома. Так что я очень скоро стал чужим для своего класса, и это было большим психологическим злом для такого маленького, мягкого добродушного ребенка, которого мой отец к тому же почти совсем не понимал.

Я не думаю, что даже учителя сознавали, какую большую ошибку они сделали. Они исходили из нетребовательного простого соображения, что мальчик, которого больше нельзя обучать в своем классе, может легко перейти в следующий более старший класс несмотря на его еще детский возраст.

Все эти джентльмены являлись более или менее друзьями моего отца, и поэтому местный школьный инспектор даже закрыл глаза на тот факт, что когда мне было восемь или девять лет я уже учился с одиннадцатилетними и двенадцатилетними детьми.

Что касается моего интеллектуального прогресса, который, конечно, не требовал многого в начальной школе, то это было в определенном смысле правильно; но ментально это значило, что меня ужасно и болезненно окрадывали.

Я замечу здесь, что провожу очень резкое различие между духом и душой, между духовным и душевным.

То, что мне давали в обмен за мою маленькую душу на уроках, которые я даже не посещал еще, принимала другая сторона моей души.

Я не находился среди сверстников. Меня считали незваным гостем, и я парил в воздухе со своими маленькими теплыми детскими эмоциональными потребностями.

Одним словом, я с самого начала выбыл из класса, и из года в год становился все более чужим. Я потерял товарищей, которые оказались позади меня, и не приобрёл тех, с кем мог бы быть.

Пожалуйста, не насмехайтесь над этой, казалось бы, мизерной, крайне незначительной судьбой пренебрегаемого мальчика.

Педагог, знакомый с миром человеческих и детских душ, не колеблясь ни секунды, отнесется к этому серьезно, более чем внимательно.

Каждый взрослый, а тем более каждый ребенок желает иметь под ногами надежную твердую почву, которую нельзя утратить. Но эта опора была у меня отнята.

У меня никогда не было того, что называется отрочество, «юность». У меня никогда не было настоящего одноклассника или друга детства.

Самым простым следствием этого является то, что даже сегодня, в преклонном возрасте, я чужой на своей родине, и даже более отчужденный, чем чужой или чуждый.

Меня там не знают: меня там никогда не понимали, хотя так случилось, что вокруг моей персоны накрутилась такая паутина легенд, описать которую мне совершенно невозможно.

То, что, по мнению отца, мне необходимо было выучить наизусть, никоим образом не ограничивалось школьными уроками и школьными занятиями. Он собрал всевозможные так называемые учебные материалы, не будучи в состоянии сделать выбор или определить упорядоченную последовательность.

Он принес все, что нашел.

Мне пришлось это прочитать или даже переписать, потому что он сказал, что это поможет мне лучше запомнить.

Что мне пришлось тогда пережить!

Старые молитвенники, книги по арифметике, естествознанию, научные трактаты, в которых я не мог понять ни слова.

Географию Германии с 1802 года, объемом более 500 страниц мне пришлось полностью переписать, чтобы было легче запоминать числа.

Конечно, это уже слишком! Я сидел целыми днями до полуночи, укладывая в голову эти дикие ненужные вещи. Это был беспрецедентный перекорм и перебор.

Я бы, вероятно, погиб от этого, если бы мое тело не развивалось настолько энергично, несмотря на чрезвычайно скудную диету, что самостоятельно сумело вынести такие перегрузки.

Но еще бывали времена и часы отдыха. Ведь отец не ходил гулять или путешествовать по округе, не взяв меня с собой. Он прибавлял к этому только одно условие, а именно, чтобы не было упущено ни одного учебного развивающего момента.

Прогулки по лесу и роще всегда были чрезвычайно интересными из-за его обширного знания растений. Но это тоже засчитывалось. Были определенные дни и определенные поправки.

Например, если герр Шульц, ректор, богатый Ветцель, канцлер Тиль, купец Фогель, стрелковый капитан Липпольд или другие приходили поиграть в кегельбан или в скат, то отец всегда был рядом, и я был рядом, это было обязательным. Он говорил, что я принадлежу ему. Ему не нравилось видеть меня с другими мальчиками, потому что тогда я не находился под присмотром.

Он не понимал, что мне, конечно, не лучше с ним в компании взрослых мужчин. Я мог слышать там такие вещи и делать такие наблюдения, от которых лучше всего держаться бы подальше для юношей. К тому же отец был на редкость обычным даже в самой оживленной компании. Я никогда не видел его пьяным. Когда он выпивал, обычно, не больше стакана простого пива за семь пфеннигов и стакана тминного или двойного можжевелового за шесть пфеннигов; мне тоже разрешали пить это. В особых случаях он делил со мной кусок торта за шесть пфеннигов.