Карл Май - Моя жизнь и стремление. Автобиография

Особенно возмущала злая старая женщина. Она была во всем виновата. Она называлась Анархия и жила в глухом лесу. Но ночью она проникла в города, чтобы сносить дома и жечь амбары, такой зверь! К счастью, все наши отцы были героями, и никто из них не боялся никого, в том числе и этой жестокой Анархии.

Было принято решение о всеобщей вооруженной мобилизации для Короля и Отечества.

В Эрнсттале издревле существовали стрелковая рота и сторожевая рота.

Первая стреляла в деревянную птицу, вторая за ней – в деревянный диск.

Вдобавок к этим двум компаниям должны были быть созданы еще две или три, особенно польская компания по нанесению дальнобойных ударов на расстоянии.

Затем выяснилось, что в нашем маленьком городке было очень необычное количество людей крайне воинственных, как стратегически, так и тактически.

Нам не захотелось упустить ни одного из них. Их сосчитали. Их было тридцать три.

Это оказалось очень кстати и прекрасно сработало, а именно: нам нужен был капитан, старший лейтенант и лейтенант для каждой роты. Если бы было сформировано девять новых рот помимо стрелков и гвардейцев, то в сумме получилось бы одиннадцать, и все тридцать три офицера были бы задействованы.

Это предложение выполнили.

При этом небольшое количество голов при подсчете восприняли как должное.

Но барабанщик, мастер чулочно-носочных изделий, господин Лезер, который проходил службу в армии и, следовательно, мог тренировать все тридцать три офицера, утверждал, что это даже и к лучшему, потому что, чем меньше рота, тем меньше людей может быть застрелено в ней на войне. И поэтому так и оставили все, как решили.

Мой отец был капитаном Седьмой роты.

Ему дали саблю и сигнальный свисток.

Но он не был удовлетворен этим назначением: он искал чего-то более высокого.

Поэтому, как только он вымотался, он тайно решил, никем не замеченный, попрактиковаться в «высшем командовании».

И поскольку он выбрал меня в помощь, я на время избавился от шитья перчаток, и каждый день гулял с ним в лесу, где наши тайные продвижения происходили на лугу, окруженном кустами и деревьями.

Отец был то лейтенантом, то капитаном, то полковником, то генералом; но я был саксонской армией.

Я прошел обучение сначала как «взвод», потом как целая рота.

Потом я стал батальоном, полком, бригадой и дивизией.

Я должен был то ехать, то бежать, то вперед, то назад, то направо, то налево, то атаковать, то отступать.

Я не терялся и испытывал стремление и любовь к этой деятельности.

Но я был все еще тем же маленьким ребенком, и поэтому при резком и вспыльчивом характере моего генерала можно легко представить, что мне было невозможно развиться из простого маленького капрала в полноценную могучую армию за такое короткое время, не испытав на себе строгости воинской дисциплины. Но я не плакал ни при каких наказаниях: я тоже был солдатом Саксонской армии, которая страдает, но борется!

Заработная плата тоже не заставила себя ждать. Когда отец стал заместителем коменданта, он сказал мне:

«Мальчик, ты очень помог в этом. Я сделаю тебе барабан. Ты должен стать барабанщиком!»

Какое это было счастье!

И были моменты, когда я действительно был уверен, что получал все эти шлепки, удары и побои только ради блага и спасения короля Саксонии и служения ему! Если бы король только знал!

Я получил барабан, потому что мой отец всегда держал свое слово.

Мастер-сантехник Лайстнер (да, В Германии того времени существовала сантехника – прим. перевод.) с рынка в Хоэнштайне помог ему построить изготовить его.

Это был очень хорошо сделанный сольный (военный, маршевый барабан – прим. перевод.) барабан; он существует до сих пор.

Позже, когда я немного подрос, но еще был мальчиком, я стал барабанщиком Седьмой роты, и мне придется снова упомянуть этот же барабан.

Одиннадцать компаний сделали свое дело. Они тренировались почти каждый день, а времени было предостаточно, потому что работы не было.

Как мы сумели выжить и чем на самом деле жили, я теперь уже не могу сказать сегодня, мне это кажется чудом.

«Королевские спасатели» были и в других местах. Они были в контакте друг с другом и решили, что как только будет отдан приказ, сразу же отправятся в Дрезден и рискнут всем ради Короля, возможно даже жизнью.

И в один прекрасный день этот приказ пришел.

Зазвучали горны, забили барабаны.

Герои хлынули из каждой двери, чтобы собраться на рынке.

Главный мясник Хаасе стал адъютантом полка. Он позаимствовал лошадь и восседал верхом на ней. Ему было нелегко посреди заместителей командиров и капитанов, потому что лошадь все время старалась сбросить всадника.

Жена городского судьи, фрау Лайриц, вывесила из окон скатерть и свой воскресный салоп.

Это было замечено. Ей стали подражать. Это придало рыночной площади праздничный, веселый облик. Некоторые вообще были в восторге.

Никаких следов от боли разлуки! Никто не чувствовал необходимости прощаться с женами и детьми. Громкое ура по три раза, виват, везде ура!

Комендант произнес речь.

Затем мощно зазвучали духовые инструменты и барабаны.

Затем командование призывает отдельных капитанов:

«Внимание – Смирно, ты – прямой взгляд – Равняйсь – Внимание! – Отставить! – Ррр прямо вокруг – Вперед!»

Впереди адъютант на позаимствованном коне, за ним музыканты с турецкими колокольчиками и барабанами, потом комендант и вице-комендант, затем стрелки, караул и девять других рот – марширующей таким образом армии – влево, вправо-влево, вправо из закоулка того времени и мимо шахтного пруда, которому мы тогда доверили наших лягушек, по Вюстенбранду, чтобы добраться до самой столицы через Хемниц и Фрайберг.

За ними шла толпа родственников, провожая храбрецов на окраину города.

Но я стоял на пороге с очень дорогим для меня человеком, кантором Штраухом, нашим соседом, с Фредерикой, его женой, которая приходилась сестрой городскому судье Лайрицу.

У них не было детей, и меня звали помочь им в их маленьком хозяйстве заняться экономическими вопросами.

Я любил его горячо, однако ненавидел ее, потому что она вознаграждала за все мои усилия гнилыми яблоками или перезревшими рыхлыми грушами, да еще не позволяла своему мужу выкуривать больше двух сигар в месяц, по два пфеннига за каждую.

Мне приходилось покупать их для него у лавочника из-за того, что ему самому было стыдно покупать такие дешевые, и он курил их во дворе, потому что Фридерика не выносила запах табака.

Он тоже сегодня искренне обрадовался, увидев наши войска.

Глядя им вслед, он сказал:

«Есть что-то величественное, что-то благородное в таком энтузиазме по поводу Бога, Короля и Отечества!»